Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

Душевное смятение Гальдоса, его мучительные поиски новых ориентиров, новых путей определили своеобразие его произведений, в том числе романов «Назарин» (1895) и «Милосердие» (1897). Они свидетельствуют, в частности, об отказе писателя от привычной формы семейно-бытового повествования. Для раскрытия тех проблем, которые теперь волнуют Гальдоса, необходимо было выйти за пределы салонов нуворишей и скромных квартир набирающих силу буржуа, необходимо было отправиться в кварталы, где ютилась беднота, в забытые богом и людьми деревушки. Соответственно, и конфликты, возникающие в лоне буржуазной семьи, уже меньше волнуют писателя. Социальное пространство его романов необычайно расширяется, герои выходят на дорогу; мотив странствий становится важнейшим структурным элементом романа.

Действие романа «Назарин» развертывается в столице и провинции, но ни Мадрид, ни его окрестности здесь ничем не напоминают место действия прежних романов. В Мадриде — это трущобы, ночлежные дома, постоялые дворы, дома терпимости самого низкого пошиба; в деревушках Ла-Манчи — это жалкие лачуги; и там и здесь перед читателем предстают самые обездоленные, отверженные, жертвы пороков, нищеты и эпидемий. Погрузившись в низины общества, Гальдос не просто приходит в ужас от увиденного. Каждая страница романа как будто вопиет: «Как может общество равнодушно взирать на это? И что же это за общество?!» Назарин, герой романа, поэтому и ищет противовес этому обществу.

«Назарин» начинается с рассказа о том, как автор и его приятель репортер отправляются в один из нищенских кварталов Мадрида, чтобы познакомиться с бедным священником — по слухам, человеком чудаковатым и странным. Назарио Заарин, или, как все в округе его называют, Назарин, действительно производит странное впечатление. Но для репортера он просто «фанатик, предающийся пороку злостного тунеядства»; повествователь же, пожалуй, готов согласиться со словами одной из обитательниц трущоб Баланды: «У этого-то барашка сердце голубиное, совесть — чистый снег, уста ангельские…» Подобные же точки зрения перекрещиваются на протяжении всего романа, особенно отчетливо высвечивая в поведении Назарина все то, что делает его в глазах одних фанатиком, шарлатаном, безумцем, а для других — чуть ли не великомучеником и святым.

Объясняется эта двойственность оценок тем, что весь образ мыслей Назарина, его дела и поступки глубоко враждебны окружающему обществу, хотя он отнюдь не порывает, по крайней мере сознательно, с официальной католической церковью и не помышляет о насильственном ниспровержении существующего порядка вещей.

Назарин, конечно, бунтарь. Он, например, решительно выступает против частной собственности. «Собственность! — восклицает он. — Для меня это — пустое слово, измышление человеческого себялюбия. Ничто не принадлежит кому-либо одному, но все — тому, кто испытывает в этом нужду». Столь же решительно нищий пастырь отрицает науку, философию, политику. По его мнению, «наука не может разрешить ни одного из важнейших вопросов происхождения и предназначения человеческого, в смысле же практическом тоже не оправдывает многих надежд, на нее возлагавшихся». Он убежден, что человечество не спасет ни философия («ведь философия, в конце концов, лишь игра понятий…»), ни политика («Столько всяких прав завоевано, а люди по-прежнему голодают. Чем больше политиков, тем меньше хлеба»).

Спасение человечества Назарин видит в религии, золотой век которой, по его мнению, уже грядет. Однако религия, которую он исповедует, имеет мало общего с официальной церковной догмой; это религия сердца, любви и милосердия. Смысл этой религии заключен в триаде: любовь к богу, любовь к Природе, любовь к ближнему. Во имя этой любви человек и должен отречься от материальных благ; всеобщая бедность в соединении с «абсолютным смирением перед злом» — единственный, по убеждению Назарина, путь спасения человечества. Но эта религия ведет не только к непротивлению злу насилием, но и к активному милосердию.

Нищий священник, отправившийся в странствие по дорогам Ла-Манчи, действует именем Христа, желая, подобно сыну божьему, противостоять злу, страдать, нести свой крест. Испанские исследователи давно обратили внимание на параллели, возникающие между Назарином и Христом. Гальдос при этом не ограничивается многочисленными скрытыми цитатами и парафразом евангельских текстов. В конце повествования появляются прямые переклички: так, когда Назарина арестовывают жандармы, его спутница Андара набрасывается на одного из них, подобно тому как апостол Петр на стражников, схвативших Иисуса; в темнице рядом с разбитым и униженным Назарином оказывается верящий ему «благоразумный разбойник», и Назарин повторяет слова Иисуса: «Сегодня же будешь со мной…» Как некогда Христос, Назарин входит к больным и умирающим, стараясь помочь им или облегчить их последние минуты, раздает им свое скудное, добытое милостыней достояние.

Многое в образе Назарина, активно творящего добро, напоминает любимого героя Достоевского князя Мышкина. Как и у героя «Идиота», у Назарина, кроме Христа, есть и другой прототип — Дон Кихот. И дело не только в том, что эпизод избиения Назарина, конечно же, вызывает в памяти знаменитый эпизод с каторжниками в «Дон Кихоте», а скорбный путь Назарина среди жандармов, убежденных в том, что священник, связавшийся с падшими женщинами, будет освобожден от суда как невменяемый, хотя и более отдаленно, но напоминает рассказ о возвращении Дон Кихота в родное село в клетке. Герой Гальдоса, как и Дон Кихот, пытается воплотить свой идеал в реальной жизни. Сближает их и то, что Белинский назвал «отсутствием такта действительности», которое не может привести к торжеству исповедуемых героями идеалов, как бы благородны они ни были.

И еще одно сближает роман Гальдоса с «Дон Кихотом». Создатель «Назарина», как и Сервантес, не закрывает глаза на то, что среди противников его героя оказываются и люди из народа, те самые «неимущие», помогать которым — цель Назарина. Гальдос, подобно Сервантесу, живописует грубость, нищету и невежество, в которых погряз народ. Но так же, как и автор «Дон Кихота», именно в людях из народа открывает он высшую нравственную силу, которая позволяет им не колеблясь отправиться в путь за мудрыми безумцами по их тернистому пути. Таков в «Дон Кихоте» Санчо Панса, таковы в «Назарине», казалось бы, закосневшая в пороке Андара и душевно смятенная, «одержимая» Беатрис — женщины, сердцем почувствовавшие благородство устремлений «апостола терпеливости». Такое отношение к людям из народа, равно как и некоторые другие черты религиозно-утопической программы Назарина, сближают роман Гальдоса с идеями Толстого.