Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

Назарин ответил на ее вопросы касательно души по возможности просто и доступно столь косному уму, и так они и беседовали вполголоса весь вечер, наскоро перед этим перекусив и не обращая никакого внимания на соседей, которые, по счастью, обращали на них внимания не больше. Фантазия Андары, возбужденная вынужденным бездействием, разыгралась; она хотела знать все, проявляя при этом свойственную ученому любознательность, которую славный клирик отнюдь не всегда мог удовлетворить. Она желала знать, как это так рождается вдруг на свет этакая «бедолага», и как это цыплята вылупляются — все как один, вылитые петух и курица… Почему вдруг тринадцать — дурной знак, а найти подкову на дороге — к счастью… Необъяснимым представлялось ей, что каждое утро восходит солнце, что час часу равен и что зимний день каждый год обязательно короче летнего… И где прячется ангел-хранитель, пока «бедолага» еще девчонка, и отчего ласточки осенью улетают на юг, а потом возвращаются — и все в одно гнездо?.. А разве не дивно, что двойка всегда приносит удачу, но нет хуже, когда в комнате горят две свечи?.. Почему мышь, хоть и мала, а такая смышленая, а бык уж на что здоровый, а бегает, как дурной, за куском тряпки?.. А у блохи и у прочих малых тварей — тоже душа есть?.. И почему луна то растет, то убывает, и как объяснить: видит «бедолага» человека — точь-в-точь ее знакомый, а через минуту глянь — и сам знакомый идет?.. И то диво, что у каждой «бедолаги» сердце все наперед знает, и если бабе на сносях страсть чего захочется — ну, скажем, баклажанов, — так у ребеночка точно нос баклажанчиком выйдет… Не могла она уразуметь также, почему грешная душа идет в рай, если доплатить дьячку за отходную, и почему мыло смывает грязь, и почему это вторник такой распроклятый день, что по вторникам лучше ни за что и не браться.

Многие из ее сомнений Назарин разрешал с легкостью, другие ставили его в тупик; те же из них, что были основаны на глупом суеверии, он отвергал, пристыживая женщину и увещевая ее выбросить из головы подобные безрассудства. Так за разговорами прошла ночь, и мирная, тихая беседа окончательно взбодрила больную. Прошел день, другой, третий; Андара залечивала свои раны и быстро набиралась сил; добрый дон Назарио каждое утро отправлялся в церковь служить, возвращался к вечеру, и ничто не нарушало этой монотонной череды событий, и никто так и не дознался, где прячется преступница. Последняя же, хоть и считала себя в безопасности, продолжала до мелочей соблюдать все меры предосторожности, стараясь ни единым звуком не выдать свое присутствие… Через четыре дня она наконец встала с топчана, но выходить из спальни все же не решалась и каждый раз, заслышав голоса, вся сжималась, затаив дыхание и дрожа. Однако изменчивая фортуна решила от нее отвернуться, и на пятый день, несмотря на все хитрости и уловки, злосчастная девица лицом к лицу столкнулась с неминуемой опасностью попасть в руки правосудия.

Вечером у окна вновь появилась Эстефания и, подозвав только что вернувшегося клирика, сказала:

— Эй, сеньор байбак, бросьте дурака валять — это ж курам на смех! Все уже всё знают, и что это за крыса драная в вашей норе прячется. Откройте-ка мне дверь, хочу поговорить — так чтоб соседи не слышали.

Услышав такое, Андара побелела, как стена, которая, правду сказать, особой белизной не отличалась, и тут же представила себя в остроге, скованную по рукам и ногам. Стуча зубами от страха, она обернулась к двери и увидела Баланду, которая ввалилась в спальню со словами:

— Все, хватит в бирюльки играть, кончено. А тебя, ошметок, я с первого дня учуяла. Да все молчала из-за этого блаженного, который по доброте и по дурости своей ангельской во все ваши свары встревает. Только теперь знайте оба: не послушаетесь меня — пропадете.

— Ну, что с Прыщихой? — спросила Андара, снедаемая любопытством, более сильным, чем страх.

— Жива. В лизарете лежит наша жертвочка, говорят, в этот раз вытянет. А ведь отдай она концы, затянули бы на тебе петельку. Словом… духу чтоб твоего здесь не было. Проваливай, да поскорее — сам его превосходительство господин судья сегодня вечером пожалует.

— Дак кто же?..

— Дура ты дура! Будто не знаешь, какой у Хамелии нюх!.. Пришла она как-то под вечер — и к окну, ну прямо как собаки эти, которые крыс давят. Нюхала-нюхала, сопела-сопела, аж на улице было слышно. Словом, пронюхали все про тебя — деваться некуда. Так что сматывайся, да подальше…

— Я мигом, — сказала Андара, накидывая платок.

— Постой, постой, — продолжала Баланда, забирая у нее платок. — Дам тебе свой, старый, чтоб не узнали. И платьишко старое дам. Все грязное, в крови что, здесь оставь — спрячу… Только не воображай, что это все ради тебя делается, чучело кровопийное, — просто жаль мне этого убогенького, что с такой пролазой, как ты, связался. А судейские что псы, во все нос совать станут. Так уж пусть этот «уродивенький» меня послушает, а нет — подошьют вас в одно дело, и пусть тогда ангелы его из-за решетки вытаскивают.

— Хорошо… И что же я, по-вашему, должен делать? — спросил клирик, поначалу невозмутимый, теперь же несколько озабоченный.

— Вы отпирайтесь, и на все — нет, нет, нет. Эта пташка пусть летит куда знает. А мы тут все устроим — и следа не останется: я в комнатах приберусь, пол подмою, а вы, сеньор Назарильо, цвет души моей грешной, как придут с понятыми — отпирайтесь, ничего, мол, не знаю, не было здесь никого, клевета-поклеп. А там пусть докажут, чтоб их, пусть себе доказывают.

Клирик молчал; чертовка же Андара с жаром поддакивала энергическим доводам Эстефании.

— Байки все, — продолжала та, — что нельзя этот поганый дух вытравить… Вот только как?.. Ах ты худородная, волчье ты семя, драная шкура! Уж лучше б вместо этих пачули, которыми только в преисподней душиться, ты бы, свинья вонючая, во всех помойках вывалялась!

Исследовав таким образом «гинекологическое» древо Андары, могучая хозяйка пансиона, которая в трудную минуту всегда умела развить кипучую деятельность, тут же принесла платье, в которое, взамен окровавленного, должна была облачиться преступница, чтобы без лишних приключений покинуть этот дом в поисках лучшего убежища.

— Скоро придут-то? — спросила Андара, желая поскорее избавиться от Баланды.

— Успеем, — ответила та, — сейчас он пока доносы разбирает, так что часу в десятом-одиннадцатом, не раньше, заявится со своими сбирами. Мне Блас Портеро сказал, а он-то все про этих крючкотворов знает, даже когда кто у них на Лас-Салесас задницу почесал. Так что успеем и вымыть, и подчистить, будто и не было здесь этой охальницы. А вы, сеньор Доброхот, только мешаться тут будете. Пойдите-ка лучше прогуляйтесь.