Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Фортуната, где сказано: «Наша стезя недаром зовется языческим путем». Дневник этот с его «последним утверждением»: «Над нами нет богов!.. Хочешь молиться, молись своему незримому Я», — Фортунат закапывает под цветущей яблоней, которой суждено выстоять в грядущем урагане, приносящем смерть «ветхому миру». Тут скрыт один из интереснейших ключей ко всему роману. С одной стороны, Майринк фактически разворачивает образ псалмопевца: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь! И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет. Не так — нечестивые, [не так]: но они — как прах, возметаемый ветром [с лица земли]» (Пс. 1: 1 — 4). А с другой... полемизирует с пророком Иеремией, у которого мы встречаем почти те же слова, но лишь с другим «вводным» стихом: «Благословен человек, который надеется на Господа и которого упование — Господь. Ибо он будет как дерево, посаженное при водах и пускающее корни свои у потока; не знает оно, когда приходит зной; лист его зелен, и во время засухи оно не боится и не перестает приносить плод» (Иер. 17: 7 — 8). «В законе Господа воля его» — это то, чему учит Сваммердам, когда говорит Еве, что ей следует «призвать свое Я... и повелеть вести кратчайшим путем к великой цели... Обет в сфере духа— все равно, что священный нерушимый закон, и тогда Бог становится слугой человека, помогая исполнению сакральной клятвы». «Надеется на Господа» — это путь Клинкербока, путь пассивного приятия и упования. Перед нами все то же гностическое прочтение Писания, сталкивающее близкие, казалось бы, смыслы и образы, да так, что это столкновение заставляет расступаться зияющие бездны.

«Зеленый лик» проникнут гностическим неприятием мира. Того мира, о котором в Евангелии от Фомы сказано: «Тот, кто познал мир, нашел труп, и тот, кто нашел труп, — мир недостоин его» (схол. 61). Ключ, отпирающий ворота сей темницы, — бодрствование. Призыв бодрствовать знаком и по каноническим Евангелиям, однако Майринк придает ему особый смысл. В Евангелии от Марка говорится: «Итак, бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру; чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими» (Мк. 13: 35 — 37). Бодрствование есть пробуждение внутреннего Я, которое заглушено «голосом тела» — и только трансмутировав плоть, заставив ту безоговорочно служить духу, человек делает шаг к бессмертию. В Евангелии от Фомы встречаются загадочные слова, для которых истолкование в духе «Зеленого лика» представляется единственным прояснением: «Иисус сказал: блажен тот лев, которого съест человек, и лев станет

человеком. И проклят тот человек, которого съест лев, и лев станет человеком» (схол. 7). Лев — это тело, и недаром в алхимии, сохранившей в себе очень многое от гнозиса, лев всегда символизировал «плотные, агрессивные субстанции».

Собственно говоря, «учение о пробуждении» изложено в рукописи, попавшей в руки герою романа, столь внятно, что вряд ли нуждается в комментарии, — имеет смысл лишь бегло указать на его духовные истоки, восходящие к гнозису. Гностики настаивали, что лишь пробужденные знанием войдут в Царство, остальные же обречены смерти. У Фомы мы читаем: «Иисус сказал: это небо прейдет, и то, что над ним, прейдет, и те, которые мертвы, не живы, и те, которые живы, не умрут» (схол. 11). А в Евангелии от Филиппа сказано: «Те, которые наследуют мертвое, мертвы сами, и они наследуют мертвое. Те, кто наследуют живое, — живы, и они наследуют живое и мертвое. Мертвые не наследуют ничего. Ибо как бы мог наследовать мертвый? Если же мертвый наследует живое, он не умрет, но, мертвый, он еще будет жить» [217] Апокрифы древних христиан. М., 1989. С. 274. . Сам «безумный» синтаксис этих пассажей с их повторами, требующими усилия для понимания, — не что иное, как провокация совершить «духовный прыжок», вырваться за пределы привычного автоматизма. И слова эти совершенно созвучны тому, что Хадир Грюн растолковывает Фортунату после его жутких духовных экзерсисов: «Тот мир есть лишь царствие преходящего блаженства для призрачных слепцов, равно как сей мир есть царствие преходящих страданий для спящих глупцов. Всяк, не превзошедший в жизни земной науки "созерцания", за гробом не постигнет оную и подавно... Ты — мертв, ибо все еще пребываешь во сне гробовом. Вкусившего однажды жизни вечной смерть не сокрушит, однако и тому, кто покуда мертв, навроде тебя, возможно причаститься жизни вечной».

Утверждаемое Хадиром Грюном — не что иное, как странным образом преломленное эхо евангельских формул. «Ты, который мертв, и все же жив» — этот оксюморон, где начало и конец не согласуются, восставая друг против друга, словно две головы пожирающего самое себя алхимического монстра. Откликнуться на этот призыв может лишь интуиция отчаянья, интуиция сознания, изверившегося в себе и в мире, выжженного, опустошенного — и наконец-то действительно жаждущего раскрыться навстречу Иному, в коем его последняя надежда. И если тем, кто подошел к этому пределу, отвергается мир, то не потому даже, что Иное есть заведомая жизнь, а потому, что такой мир есть одна лишь смерть. Знающий это состояние понимает, чему учили древние, говоря «умирая жизнью, живя смертью» [218] Ср. у Гераклита, в передаче Нумения: «Мы живем за счет их [дущ] смерти, а они живут за счет нашей смерти» (Фрагменты ранних греческих философов. Часть I: От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики / Пер. и подготовка А. В. Лебедева. М., 1989. С. 216. Фр. 47 d-4). , о чем плакал Тристан у Готфрида Страсбургского, твердя, что «не ведает о смерти, о которой его учили, но, если смертью ему будет Прекрасная Изольда, он радостно примет смерть вечную» — однако понимающий это лишь приближается к постижению того, что же скрыто за словами апостола: «Истинно, истинно говорю вам:

слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин. 5: 24). В одном из английских изданий XVII века встречается исполненная глубочайшего смысла «опечатка»: слово «трансцендентный» написано как «лежащий по ту сторону смерти» (или «просвечивающий сквозь смерть») — «transcedeath» [219] Marston John. The Description of this Perfection// Grosart A. B. (ed.). Love's Martyr: or, Rosalins Complaint. Allegorical shadowing of truth of Love, in the Constant Fate of the Phoenix and Turtle. London, 1878. P. 178. .

Упомянутый нами загадочный стих из Иоанна вызывал множество интерпретаций — среди прочего на протяжении двух тысячелетий он питал чаяния алхимиков, оставляя им надежду на обретение бессмертия во плоти еще в сем мире — именно к этому стремилась алхимия.