Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

При этом с мотивом обретения полноты и бессмертия у Майринка связан и ряд образов, восходящих к египетской мифологии. В начале романа Пфайль вспоминает об этимологическом обществе «Осирис», куда он входил в юности и где познакомился со Сваммердамом. (Заметим, что в «Текстах пирамид» Осирис именуется «Великим Зеленым» [263].) Главное место в рассказе барона занимает история о чудесной находке чудаковатым стариком зеленого скарабея. В Древнем Египте зеленый скарабей был олицетворением бога Хепера — изначальной силы созидания, скрытой в материи, силы, движущей солнце по небу подобно тому, как жук движет свой навозный шарик. Причиной такого отождествления было представление, бытовавшее у древних, будто у скарабеев не существует самок и этот жук является «единородным», «сам себя порождающим» [264]. В этом смысле Хепер символизировал мертвое тело, из которого готово родиться новое, духовное. Согласно преданию, из ноздрей головы Осириса, погребенной в Абидосе, вышел скарабей, с тех пор почитающийся символом бессмертия и воскресения [265]. Алчущий обрести таинственного зеленого жука Сваммердам жаждет причаститься жизни духа, а его находка становится чудесным залогом вечности. И все же «египетские мотивы» связаны в романе не столько со Сваммердамом, сколько с Евой, преображающейся после смерти в Исиду. В древности — особенно во времена эллинистических синтетических культов, совпадающих с расцветом александрийской алхимии, — Исиду почитали как Virgo paritura — Деву, которая должна родить, — эта ипостась богини символизировала неплодоносящую землю, которую солнечные лучи скоро оживят. Алхимия впитала в себя соответствующие символики, и в герметической практике «Госпожой нашей Исидой» называют «девственную землю» — саму субстанцию «materia prima», — корень и основание всей работы [266]. (У субстанции этой множество иных имен: так, Руланд и Пернети, известные своими алхимическими лексиконами, указывают среди них такие, как «Бездна», «Ева», «Ночь», «Тень солнца» и т. д. [267].) В египетском мифе Исида собирает расчлененное тело Осириса, восстанавливая

его полноту, — Ева у Майринка «восстанавливает» андрогинную полноту Фортуната. Таким образом, «египетский пласт» романа оказывается проникнут все тем же алхимическим символизмом — системным и последовательным.

Более того, «Зеленый лик» принадлежит скорее алхимии, чем литературе. Если «классические» алхимические трактаты были описанием соответствующих практик, то майринковский роман —рассказ о стоящей за ними реальности — реальности крайне жесткой, — там на каждом шагу странника подстерегает опасность сорваться в бездну, откуда нет возврата, — и лишь тот, кто прошел эту реальность насквозь, обретает смысл пути. Но, в связи с Майринком, напомним сказанное когда-то Саади:

О утренняя птица, научись любви у мотылька,

Который без единого звука сгорел и стал духом.

Те, кто похваляются, будто ищут ее, не имеют от нее вестей.

А о тех, кто получил от нее весть, более не приходят вести [268].

Майринк свой роман написал. А потому — не стоит слишком доверять написанному тексту. Или, доверяя, стоит помнить при этом, что, по словам Мамардашвили, «доверие есть результат метафизического выбора, ибо для него нет и не может быть эмпирических оснований».

А. Нестеров

В заглавии сборника скрыта ироническая перекличка с названием знаменитой антологии немецкой народной поэзии в вольной обработке Ахима фон Арнима (1781 — 1831) и Клеменса Брентано (1778— 1808) «Волшебный рог мальчика» (1806 — 1808).

Большинство представленных здесь рассказов посвящено описанию той «преисподней» собственного сознания, куда попадает человеческий дух на первом этапе инициатического процесса — этапе, который на алхимическом языке именуется «почернением» (nigredo), «гниением» (putrefactio), «полетом ворона», «испытанием пустотой». Автор предлагает нам вместе с ним сойти в запутанные, как лисья нора, лабиринты, в сумеречные заросли царства теней: «Итак, вперед, только осторожно, здесь темно как в могиле; огня у нас нет — на наших мантиях карманы не предусмотрены, таким образом, спички тоже» («Альбинос»), В данном случае, пожалуй, будет уместна цитата из Рудольфа Штайнера, в которой подчеркиваются опасности — их не избежал и сам Майринк, — подстерегающие посвященного в самом начале его духовного пути: «Здесь лежит, однако, страшная возможность. Она заключается в том, что человек теряет ощущения и чувства непосредственной реальности, а взамен не открывается перед ним другой. Он витает тогда как бы в пустоте. Старые ценности погибли, новые для него еще не возникли. Он достигает предела, где дух объявляет ему всякую жизнь как смерть. Тогда он больше не в мире; он под миром - в преисподней. Он совершает путешествие в Аид» (Штайнер Р. Христианство как мистический факт и мистерии древности. Ереван, 1991. С. 20).

В «Волшебном роге» бесконечно варьируются и мастерски обыгрываются мотивы и образы гниения, распада, безумия, убийства и самоубийства. Майринк пишет о «кошмарных мистериях праадамова искусства, которое позволяет разъять человека на множество составных частей, способных жить сами по себе». Эта книга была бы беспросветна и совершенно невыносима, если бы ее не скрашивала изрядная доля гротеска и «черного юмора», иронии и самоиронии, изощренной насмешки над «бюргерским», самодовольным, антидуховным началом в человеке.

Вчитываясь в нее, ощущаешь себя зрителем «вертепа», народного кукольного театра, который, как известно, представлял из себя большой деревянный ларь, разделенный на три яруса: нижний из них изображал

преисподнюю, средний — земной, человеческий мир, а верхний — небеса. Действие шло одновременно на трех уровнях, наглядно показывая, что все человеческие поступки, все радости и невзгоды суть лишь отражение извечного конфликта между нижним и верхним мирами. «Вертеп» раннего Майринка не достроен: в нем не хватает верхнего яруса. Персонажи «срединного мира» не только не получают никакой поддержки от иерархий высшего порядка, но, похоже, даже не подозревают об их существовании. Они — «марионетки чужой воли», живые автоматы, действующие по наущению инфернальных кукловодов, вроде Яна Долежала из новеллы «Катастрофа». Автор пишет о «невидимых нитях», направляющих его героев, о «какой-то дьявольской руке, которая ведет их от кошмара к кошмару». Настоящие марионетки, изображенные в «Волшебном роге», мало чем отличаются от существ из плоти и крови; в нем только подготавливается, предугадьшается тема духовного возрождения, превращения страдающей, но бездушной куклы в настоящего человека, ответственного за свои деяния, причастного к мистериям «верхнего мира».