Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

Мартинке это пришлось по душе, и она тотчас стала готовиться к свадьбе. Дело близилось к оглашению, потому-то старый Матоуш и учинил такой тарарам. А старая Мартинка, привечая на правах посаженой матери кумушек под липой, ни от одной не взяла обратно склянку с наливкой, каждая должна была оставить себе полнехонькую.

Дружки и те не были так щедры. Ничего подобного кумушки не помнили, хотя уже много лет как не пропускали ни одной свадьбы. Правда, эта щедрость влетела Мартинке в копеечку, но зато снискала ей всеобщее уважение. Люди долго еще потом рассказывали, с каким размахом отпраздновала она свадьбу своей племянницы Вендулки Палоуцкой.

Перевод И. Инова.

Среди слуг постоялого двора, называвшегося «У Валшей» и расположенного на Поштовской улице в Старом городе Праги {58} 58 …постоялого двора, называвшегося «У Валшей» и расположенного на Поштовской улице в Старом городе Праги… — Действие рассказа разворачивается в непосредственной близости от родного дома К. Светлой. Постоялый двор «У Валшей» находился в соседнем доме. Поштовская улица переименована теперь в улицу Каролины Светлой. , Павлик считался самым что ни на есть последним человеком. Все, начиная от дворника, лакеев, судомоек, экспедитора почтовых карет, ставили себя выше его. Можете вообразить их удивление и даже злость, когда некий знатный и богатый студент, снявший в первом этаже на целый год самую лучшую в доме комнату, который мог выбрать любого из них, взял себе в услужение именно его, заявив хозяину, что Павлик нравится ему больше всех прочих слуг!

Едва этот студент входил в дом, как тотчас начинал разыскивать Павлика, и его бледное, всегда нахмуренное лицо, которое все барышни находили весьма интересным и привлекательным, сразу преображалось, стоило ему увидеть толстого, розовощекого Павлика с торчащими на голове, как у ежа, густыми волосами, разделенными пробором, на три части и с силой зачесанными щеткой кверху. Эту прическу называли в то время, то есть перед 1848 годом, «à la kakadu».

У нашего Павлика не было ничего, кроме одежды; в ней он и ходил постоянно. Это был ветхий черный сюртучок хозяина, из которого тот вырос еще в юности, и ныне ни на что не пригодный. Павлика мало трогало, что рукава у сюртучка были на четверть локтя короче, чем нужно, что его невозможно застегнуть, а жилет под ним куцый и тесный. За все годы своей жизни он не нажил ни шляпы, ни шапки, поэтому и в осеннюю непогоду, и в снегопад он оставался с непокрытой головой, а чтобы как-то возместить отсутствие головного убора, особенно заботился о своей прическе. Точно так же не имел он понятия, как носить пальто, плащ, теплую куртку или башмаки. Он постоянно ходил в штиблетах, в которых трактирщик, будучи еще холостым, учился танцевать. Павлик начищал их до блеска и холил с тем же усердием, что и свою прическу «à la kakadu». Трудно сказать, чем он гордился больше, прической или штиблетами.

На постоялом дворе «У Валшей» трехлетнего Павлика оставил отец, бродячий точильщик. Хозяин думал, что точильщик со временем снова появится здесь, чтобы взять своего сына, и не искал его, а потом, как и отец, вовсе забыл о Павлике, полагая, что ребенок никакого отношения не имеет к этому дому.

Маленький Павлик был таким тихим и приветливым, что его ни в шинке, ни во дворе, как говорится, не было ни слышно, ни видно, а ему с ранних лет доставляло большое удовольствие услужить людям, и нередко бывало, что если никому в доме не хотелось делать какую-нибудь черную работу, то ее должен был выполнять Павлик, при этом никто не спрашивал его, хочет он этого или нет. Зато ему предоставлялась возможность доедать оставшиеся на тарелках после гостей объедки, которые другим слугам пришлись не по вкусу. Ни от кого не получал ни крейцара, хотя всякий, кому не лень, пользовался его услугами, да еще понукал, будто имел на него какие-то особенные права. Посмей только Павлик замешкаться — тотчас на него обрушивалась брань, никто не желал ждать и минуты! Каких только обидных прозвищ не сыпалось на Павлика, да и тумаков тоже! Однако он не жаловался на свою судьбу и бедность, улыбаясь широко и доверчиво, так, что можно было пересчитать все его крупные белые зубы. Ни один человек в доме не сомневался в своем праве не только помыкать Павликом, но и в свое удовольствие всячески издеваться и насмехаться над ним. Еще бы! Ведь он не умел ни читать, ни писать. Он никогда не посещал школы, выросши во дворе и на конюшне среди крестьянских повозок, тощих кляч, грубых дворников, лающих псов и подвыпивших извозчиков. Не нашлось ни одного благоразумного, душевного человека, который сказал бы ему доброе слово. Павлик воспринимал окружающее с наивностью малого ребенка, который только и ждет, чтобы кто-нибудь объяснил ему, что такое жизнь, как она устроена, как надо к ней относиться. Однако напрасно ждал он такого доброжелателя. Каждому доставляло удовольствие его одурачить, обмануть, запутать, а если Павлик попадался в ловушку, что обычно и случалось, поскольку сам он не был привычен ко лжи, то потом утверждали, что у него не все дома и в голове чего-то не хватает, поэтому он постоянно служил мишенью всяческих грубых шуток как со стороны обитателей дома, так и гостей.

С появлением пана Собеслава Врбика, так звали того богатого студента, отношение к Павлику во многом изменилось. Слуги понимали, что, публично называя Павлика тупицей, они могут этим оскорбить господина, выбравшего его своим слугой. Зато они щедро награждали Павлика ругательствами исподтишка, особенно когда узнали, что пан Собеслав снял еще дополнительно чулан, примыкающий к его комнате, куда и поселил Павлика, дабы тот всегда был у него под рукой.

Собеслав даже и не предполагал, каким гордым и счастливым чувствовал себя Павлик в своей каморке. Он устроился в ней по-королевски, хотя там не было никакой мебели, кроме походной кровати и прибитого над ней крючка для одежды. Да, теперь у Павлика было свое платье: первой заботой Павликова хозяина было прилично одеть своего слугу. И вот, когда Павлик впервые облачился в свой праздничный наряд, он предстал в совершенно ином виде. Казалось, что он сделался выше ростом, возмужал, даже похорошел и сам выглядел похожим на некоего молодого барина. Когда он спустился вниз, в трактир, в своем новом платье, слуги остолбенели и долго глазам своим не могли поверить, что это на самом деле Павлик.