Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

Однако Черный Петршичек, ни капли не поступаясь честностью, мог бы порядочно разбогатеть исключительно благодаря своему незаурядному уму, замечательной способности читать в сердцах людей и разгадывать их помыслы, а главным образом благодаря своим лукавым придумкам, — не будь он таким чудаком, для коего старые пуговицы казались милее новеньких золотых монет, на которые можно было бы накупить полные ящички только что изготовленных, ярко блестящих пуговиц. Но именно эти последние и не имели в его глазах никакой цены. Что с ними делать? Чистить их, полировать, тереть ни к чему, да и своего шлифовального искусства на них не покажешь. И вот чем они были тусклее, чем более позеленевшие и почерневшие, тем они казались ему привлекательнее; лишь труд, который он должен был вложить в них, сообщал им истинную ценность и значение — они становились плодами его духа и его усердия.

Что поделаешь, так уж странно устроена наша жизнь, — каждый из нас страдает какими-нибудь своими недостатками, и Черный Петршичек также не представлял исключения, питая страсть к старым пуговицам. Он пересчитывал их, раскладывал по ящичкам, разглядывал и чистил с вдохновенным и одновременно покойным выражением лица, наблюдаемым лишь у великих художников, заканчивающих некое произведение, значимость которого они, при всей своей скромности, сознают, предугадывая его бессмертную судьбу.

— Ах, Петршичек, дорогой, милый Петршичек! — слышатся, бывало, чьи-нибудь умильные причитания возле его палатки.

Черный Петршичек взглянет исподлобья, однако пуговицу, которую он держит в руках, не перестает начищать. Он притворяется, будто только сейчас заметил парнишку в подвязанном синем фартуке. Физиономии мальчугана явно не касалось мыло с той самой поры, как он пришел в Прагу и поступил в ученики. Между тем Петршичек увидел его, как только он появился со стороны Смечек, подумав, что паренек, по всей вероятности, направляется к нему.

— Что слышно хорошего? — хриплым голосом спрашивает Петршичек, сверля мальчишку своими колючими черными глазками, отчего тот мгновенно покрывается испариной. Паренек прекрасно знает, что тут лгать нельзя, ибо Черный Петршичек каждого видит насквозь и немедленно заметит любое уклонение от истины; поэтому лучше без всяких околичностей выложить правду.

— Ужасная беда со мной приключилась, — всхлипывает мальчуган, и слезы всех цветов радуги струятся по его перепачканным щекам, пестротою и множеством линий уподобившимся иллюстрированным картам двух полушарий нашей Земли. Он утирает слезы липкими руками, образуя тем самым на своем лице такие разводы, что и Черный Петршичек, много всякого повидавший, с неподдельным изумлением взирает, каково тот отделан. При этом не забывает задавать вопросы:

— Несчастье, говоришь, с тобой стряслось? Гм, гм… И что же это такое?

— Да вот послал меня мастер принести кувшин пива к завтраку; выбежал я из дому и вдруг услышал, как сзади собака залаяла. Я оглянулся, на кого же это она так рычит, не заметил камня под ногами, споткнулся — и со всего маху хлоп! Кувшин раскололся на две половинки и… Ахти мне, что теперь хозяйка скажет, когда я без кувшина домой вернусь, — снова начинает причитать парнишка. — Вот увидите, Петршичек, она меня убьет, не выручите ли вы меня из беды, как уже много-много раз выручали. К тому ж сегодня утром, когда я бежал за кожами для хозяина, я нашел три белые пуговицы, да не с дырками, как вы, видимо, полагаете, а с ушками. Я сразу подумал, что никому их не отдам, только Петршичку. Если у меня все хорошо кончится, то я сегодня же вечером их вам принесу.

И мальчуган продолжает размалевывать свои щеки такими узорами, что любой вождь индейцев почувствовал бы себя посрамленным и стушевался бы перед ним.

— Да отвяжись ты с этими пуговицами, — останавливает его Петршичек тоном холодным и равнодушным, словно пуговицы занимают его столь же мало, как и их дарители. А между тем именно сегодня утром он размышлял о том, что у него уже кончаются белые пуговицы с ушками, удивляясь, о чем это люди думают, не доставляя ему нужного товара.

— Весьма рад буду избавиться хотя бы от одного из своих искусителей, — продолжает он, — довольно мне с вами возиться. Едва одного сплавлю в надежде, что наконец вздохну свободно, глядь — уже другой сел на шею. У меня к вечеру голова кругом идет от всех ваших россказней. Лучше всего было бы мне переселиться в Амстердам.

— Ах, не делайте этого! — взвизгивает паренек так пронзительно, что Петршичек невольно затыкает уши. — Что же мы без вас, благодетели наш единственный, делать-то будем? Ведь вы для нас как отец родной! Случись набедокурить, к кому тогда за помощью кинешься? Такого умного человека, как вы, в целой Праге не сыщешь.

— Да полно тебе! — прикрикнет на него Петршичек, хотя в душе весьма польщен словами мальчишки, ибо и великим людям бывает потребна похвала простых смертных. — Если уж ты на самом деле так нуждаешься в моем совете, то перестань хлюпать да навостри уши; у меня вовсе нет охоты долго канителиться с таким недотепой. Я помогу тебе, но помни, что это в последний раз. Иди сейчас прямо домой и не вздумай разевать на что-нибудь рот или заболтаться с кем-либо — иначе тебе еще горше будет, чем могло бы быть. Дорогой ты должен непрестанно думать только о своей хозяйке да о том, как хорошим поведением искупить нанесенный ей ущерб. С такими мыслями и остановись у дверей вашего дома. Там трижды выдохни, после чего послюни мизинец левой руки, приложи к скобе, надави на нее, быстро открой дверь, беги стрелой к хозяйке, встань перед ней на колени и проси у нее прощения; при этом ты расскажи ей все, о чем думал дорогой.

Черный Петршичек ни одного своего совета не давал без того, чтобы не добавить к нему эдакой чертовщинки; будучи отличным знатоком человеческих душ, он хорошо знал, насколько действенно это средство — не будь подобных таинственных «довесков», люди и советов его так не жаждали бы, и исполняли бы их с меньшим тщанием. От них, по выражению Петршичка, должно немного «попахивать серой», но лишь «вполне безвредной».

Перед вечером парнишка вновь бежит к палатке и подает Петршичку три обещанные пуговицы.

Петршичек прищуривает свои колючие глазки.

— Ну и как дела? — спрашивает он, хотя уже видит, что все обошлось благополучно. При этом он внимательно разглядывает пуговицы, прочные ли у них ушки. Эти милые детки самого черта надуть могут: приделают вместо сломанного ушка какое-нибудь звенышко, да еще и хвастаются: вот, мол, вам пуговица со всамделишным ушком.

— О, все хорошо! — радостно восклицает паренек, пытаясь изобразить благодарную улыбку, но это ему плохо удается. Разноцветные слезы, перед тем щедро орошавшие его лицо, теперь высохли, стянув кожу на щеках, так что вместо улыбки выходит кривая гримаса, но беда миновала, и сердце мальчугана исполнено радостного ликования.