Каролина Светлая - В горах Ештеда

— Доротка! — воскликнул Вилик и отпустил ее руку. — Ужасные слова сорвались с твоих губ!

— Как не могу больше скрывать от тебя своей любви, так не могу больше и таить, какую рану я ношу в своем сердце.

— Так, значит, моя мать была права, — вспыхнул Видик. — Вы незаслуженно порочите ее имя из-за того, что она отвергла твоего отца?

— Она отвергла его потому, что он был беден, и, несмотря на это, мстила ему, когда он полюбил другую. Она пошла на подлость и добилась, что отец потерял жену, а я стала сиротой.

— Продолжай! — крикнул парень, когда Доротка умолкла, подавленная страшными воспоминаниями. — Не отмалчивайся! Продолжай говорить правду или ложь, открой мне наконец, что встало между нами?!

— В ту пору вербовали солдат. Должны были взять и моего отца. Он скрылся вместе с остальными в лесу. Мать не могла с ним уйти — у нее на руках была я, всего несколько дней от роду. Когда она узнавала, что идут вербовщики, то оставляла меня у соседки, а сама пряталась в каменоломне, чтоб ее не схватили вместо мужа, как это случалось не раз с другими. Твоя мать выследила, где она укрывается, и сказала об этом солдатам. По ее наущению стали искать в каменоломне и действительно нашли там мою мать. Один из солдат привязал ее к своему коню и заставил бежать за ним до самого господского двора. Там ее бросили за решетку, где она должна была находиться, пока не объявится ее муж.

Доротка помолчала, рассказ стоил ей величайших усилий. Парень слушал, и кровь стыла у него в жилах.

— Когда отец пришел, мать хотели выпустить. Они отперли карцер, и в тот же миг она выскочила оттуда с диким хохотом. Ее лицо и одежда были в крови, платье разорвано, она набросилась на отца и стала рвать одежду и на нем. У нее отняли дитя, к этому добавилось утомление, боль, страх, молоко ударило ей в голову, и она повредилась в уме…

Снова Доротка прервала свой рассказ. Вилик был бледен, как призрак.

— Это и самих господ испугало. Они отпустили домой не только ее, но и мужа. Несчастная промучилась несколько дней и умерла. Она уже не узнавала ни мужа, ни ребенка. Солдата же, который ее схватил, терзали угрызения совести: он не знал, что у женщины, с которой он обошелся так бесчеловечно, был грудной младенец. Ему не хотелось оставлять этот грех на своей душе, и он рассказал, по чьему наущению так поступил. Мой отец пришел в ярость и хотел жестоко отомстить твоей матери, но при виде меня смягчился. Кто бы стал заботиться обо мне, если б ему пришлось, как предписывает закон, поплатиться жизнью за чужую жизнь? Однако он уличил твою мать в тяжком грехе и поклялся, что скорее погребет себя и меня в каменоломне, чем простит ей это. И пусть она не посылает за ним в свой смертный час…

— Стало быть, она это знала, и все же меня… — воскликнул Вилик, вспомнив, как настойчиво мать побуждала его снискать Дороткину любовь. Охваченный ужасом и скорбью Вилик пошатнулся, чуть не потеряв сознания.

Доротка вскрикнула, увидев, как этот крепкий парень клонится, точно подрубленное дерево. В испуге она подхватила его, напрягши все силы, и тем счастливо уберегла от падения. Она хотела привести его в чувство, но не знала, где взять воды. Тогда она выдернула несколько пучков травы, влажной от ночной росы, и смочила ему лоб.

Вилик быстро пришел в себя, но силы его были сломлены.

— Какая ты несчастливая, бедняжка, — проговорил он. — Выросла, не зная даже, что такое материнская любовь. Но, поверь, я стократ несчастнее тебя, хотя мать моя жива. Вижу, что на душе ее лежит тяжкий грех, и все же до последней минуты я должен чтить в ней мать. К своей матери ты можешь хотя бы обратиться в молитве и радоваться встрече с ней на небесах. Я знал, что мать моя жестокосердна, но никогда не поверил бы, что она способна на подобное злодейство. Кто не пережил того, что испытываю сейчас я, тот не знает, что такое отчаяние.

Его слова, однако, принесли Доротке облегчение. Они как бы сняли то тяжелое, гнетущее чувство, которое томило ее с того мгновения, когда она поняла, что оказалась во власти Вилика. Они вывели ее из унизительного состояния, когда, не будучи в силах противиться разумом, она должна была сдаться врагу ее семьи — врагу, в ненависти к которому, не зная его, клялась сотни раз.

Его искренняя скорбь доказывала, что сердце ее не обманулось в нем. Душа у Вилика была добрая и чистая. Доротка уже ни капельки не стыдилась, что ей суждено его любить, и простила ему его колдовство. В колдовской земле не было уже нужды. Его горе влекло к нему Доротку столь же неодолимо, как прежде — колдовские чары. Она больше не находила повода ни для ненависти, ни для презрения. Разве причинил он ей какое-нибудь зло? Вилик всегда был с нею добр, простил ей обиду. Вместо того чтобы отомстить, он прижал ее к сердцу, как в тот раз, когда попросил ее выйти за него, хотя и видел, что она пасет в домотканой юбке свою единственную козу. Разве упорствовать в ненависти не было бы грехом, не было бы вопиющей неблагодарностью? Разве сын в ответе за мать?

Душа Доротки разрывалась при виде отчаяния Вилика. Жизнь его вдруг омрачилась страшным укором совести, а между тем руки его были чисты так же, как и его совесть. Он ни в чем не согрешил, он страдал из-за чужой вины. Впервые Доротка спрашивала себя, заслужил ли он ту ненависть, которую ей полагалось питать к нему. И справедливо ли, чтобы наказание обрушилось на голову человека без вины виноватого? Доротка горевала вместе с Виликом из сострадания к нему, из-за того, что его постигло такое несчастье и что виновницей этого несчастья была она сама.

— Не будет мне покоя, пока хотя бы частично не заглажу ее вину. Все, что у меня есть, с этого дня ваше. Пусть отец распорядится моим имуществом по своему усмотрению. Я хозяин усадьбы и полностью уступаю ему свои права и власть. Если он сочтет нужным — продам усадьбу и на эти деньги выстрою часовню. Я хочу жить вместе с вами в бедности и недостатке. Хотя жену твоему отцу этим я не верну и матери тебе тоже не воскрешу, но пусть он примет в свою семью любящего зятя.

Чем дольше слушала Доротка Вилика, тем больше завладевало ею чувство сострадания к нему. Искреннее его стремление сделать все возможное, лишь бы смягчить ее оскорбленного отца и снять грех со своей матери, искупило в ее глазах преступление Розковцовой. Он сделал все, что мог, он поступил в высшей степени благородно. Доротка была убеждена, что и покойница простила бы врага своего ради кающегося сына. Но как поступит отец? При одной мысли об этом у Доротки болезненно сжалось сердце.

— Ты ничего не отвечаешь, Доротка, и смотришь так скорбно… — вновь огорчился Вилик, — ради бога, неужели отец твой будет по-прежнему стоять на своем и изберет скорее смерть, чем примирение с нами?