Каролина Светлая - В горах Ештеда

— Ах, мерзавец, ах, лгун, ах, притворщик! — возопила старостиха. — Клялся, что ради детей никогда на это не пойдет! Зачем только я терпела все его бесчинства, коли он теперь выставляет меня людям на посмешище! Надо было стереть его в порошок, задушить, когда этот бродяга, этот прощелыга и голодранец начал артачиться… Зачем ему вдруг понадобился развод? Которая из его полюбовниц этого требует? Ведь прежде-то в безобразиях своих он никогда не останавливался перед тем, что женат; так в чем же дело, что ему теперь помешало?

И она с такой яростью поднялась со скамьи, что перевернула посудину с углем. Угли рассыпались по полу, доски начали тлеть. Но ни старостиха, ни трактирщик не заметили, как задымился пол.

— Ни о каких бесчинствах и безобразиях никто и слыхом не слыхивал, все это ваш досужий вымысел, — горячо вступился за отсутствующего приятеля трактирщик. — Люди вашего мужа уважают, только вам одной все что-нибудь в нем не нравилось, что-нибудь казалось подозрительным, пока не пришлось ему сбежать от вас. Вот вы и получили, чего добивались. Если бы не вы, не стал бы он бродягой, как вы его называете. Да и мог ли он жить рядом с вами, коли хотел сохранить здравый рассудок? А что в своих скитаниях он всегда вел себя как порядочный человек, вам известно лучше, чем любому из нас. Я никому про то не говорил, чтобы не накликать новых бед, но мне-то уж давно известно, что вы подкупаете его подручных. Они должны немедля сообщать вам, если их хозяин где отыщет лакомый кусочек. И все же вы ничего от них не дознались, только и слыхали, что муж ваш ни о чем ином не печется, кроме как о торговых делах. И говорили они это вовсе не из любви к хозяину: ради обещанной мзды многие бы с охотой что-нибудь выследили и принесли вам на хвосте. Не удивляйтесь, мне известны все ваши козни — чего не наслушается трактирщик от подвыпивших посетителей!

При упоминании о подкупленных работниках старостиха вздрогнула, точно ее ожгли раскаленным железом. Она надеялась, что те лучше хранят тайну.

— Нечего сказать, красиво! Жена платит чужим людям, чтобы они доносили ей на собственного мужа! — продолжал вошедший в раж трактирщик. — Могло ли это ему понравиться, когда он все узнал? Сколько лет вы из кожи лезете вон, чтобы причинить ему как можно больше вреда, нарочно взяли в услужение девушку, с которой он повздорил. Думали, она его не выносит и все будет делать ему назло. Она и делала, хоть потом — случаются же чудеса! — образумилась. Не знаю, что бы стало с вашим хозяйством без Сильвы, когда в самую трудную минуту вы сбежали, а прислуга — за вами следом. И муж и дети, верно, погибли бы: всякий обходил ваш дом стороной. Ограбить вас мог любой, кому не лень, все было брошено на произвол судьбы. Говорят, ваше бегство из дому и от детей, когда они больше всего в вас нуждались, — важнейшая статья в жалобе Антоша. Сказать по чести, если бы со мной так поступила моя жена, я бы ее даже на порог не пустил. Что греха таить, бывают промеж супругов ссоры, всегда найдется повод, особенно если его поискать; но коли приходит беда, тут уж они должны держаться дружно, стоять один за одного до последнего дыхания. Ну что из того — появись на вашем лице несколько оспин? Вы же не какая-нибудь невеста на выданье, чтобы этак дрожать за свою красоту. В ваш-то век уже неважно, сморщится ли кожа годом позже, годом раньше… Антош бы на это и внимания не обратил, его мысли заняты более серьезными вещами. Все несчастья ваши из-за того, что вам всегда было мало его любви. Ваш муж — человек разумный, и не мог он вечно цацкаться с вами. Не серчайте, что говорю без обиняков, я делаю это из чистосердечного расположения к вашей семье. Сдается мне, еще не все потеряно. Я уже сказал: господа не так-то легко согласятся. Антош сейчас в городе, поговорите с ним — ради ваших детей. Если он выиграет дело, то уедет от вас и заберет их с собой. Дочь вы сами прогнали из дому, сыновей у вас отнимут, вы же останетесь одна как перст. Попробуйте уговорить Антоша добром…

— Я… уговорить?! — воскликнула старостиха с такой яростью, что голос ее эхом отозвался в горнице, а трактирщик испуганно отступил.

— Только не старайтесь настаивать на своем, как это вы любите делать. На сей раз это вам дорого бы обошлось. Поразмыслите хорошенько! Вам не нужно идти к Антошу первой, я уже послал за ним в город его мать. Бедняжка… Когда я сообщил ей, что́ Антош задумал, она прямо остолбенела, а потом сразу же бросилась к нему. И все твердила, что здесь какая-то ошибка; но ошибки нет. Ировцова всегда имела власть над сыном. При всей ее старости и бедности, редко какой сын так почитает свою мать. Она его наверняка отговорит, смягчит его сердце, а там уж вы с ним поладите. Я сам вас к нему провожу…

— О да, я с ним полажу, но только без вашей помощи! — засмеялась старостиха, и зловещая молния сверкнула в ее глазах. Эта молния осветила горницу ярче, чем тлеющие на полу угли, по которым она, уходя, ступала, точно по песку. Испуганному трактирщику в ту минуту почудилось, будто огонь не может ее коснуться, будто в ней внезапно пробудилось какое-то волшебное могущество. Его вдруг объял суеверный страх. В обещании этой неистовой женщины поладить с мужем он расслышал дьявольскую усмешку. Трактирщик вскочил и, не спрашивая, где и когда собирается она говорить с мужем, бросился от нее прочь, словно от злого духа. Одним прыжком — прежде чем старостиха скрылась за дверью соседней комнаты — он уже был в сенях и в странном смятении бегом припустил к трактиру.

Он несся так быстро, что у самого своего дома с размаху на кого-то наткнулся и отпрянул, увидев перед собой женскую фигуру. На голове у женщины был белый платок, из-под которого на него глядели два темных искрометных глаза.

— Кто это? — испуганно вскрикнул трактирщик, точно находился где-то в лесной глуши, а не на пороге собственного дома, откуда слышались голоса вечерних посетителей. Только что в облике старостихи — как ему казалось — он видел самого сатану, теперь же ему почудилось, будто перед ним смерть. Никогда прежде не переживал он такого ужаса.

Но из-под белого платка послышался смех.

— Коли вы меня не дурачите, то для старосты память у вас слабовата. Неужто забыли Сильву? Чего вы на меня кричите, будто на вора, что тайком лезет в ваш дом?

— А, это ты, девонька! Черт побери этот твой белый платок, ведь ты в нем сущий призрак! — Трактирщик в сердцах сплюнул. — С какими вестями? Почему Ировцова сама не пришла ко мне сказать, чем дело кончилось? Как это мы с ней разминулись? Нынче я не меньше десятка раз выходил ей навстречу.

— О каком деле вы говорите? Куда пошла Ировцова? — взволнованно стала расспрашивать Сильва, еще ближе подступая к трактирщику. — Я не видала ее с тех пор, как вы утром за ней послали. Ждала к обеду — все нет да нет. Я и решила, что она отобедать у вас осталась. Пришла проводить ее домой, чтобы в потемках где не оступилась, — знаете сами, какая тут дорога. А вы вдруг говорите, что ее здесь нет. Где же она?