Каролина Светлая - В горах Ештеда

— А законы? — вновь упрекнула Антоша мать, обескураженная потоком его страстных слов. — Ты делаешь вид, будто их не существует!

— Законы, матушка, установлены людьми, люди же, в свою очередь, могут их изменять. Несправедлив закон, принуждающий мужчину оставаться в брачном союзе с недостойной его женщиной только потому, что однажды под давлением неблагоприятных обстоятельств он связал с нею свою судьбу. Я без колебаний преступаю такой закон. Здесь, где я родился, поведение мое, как вы утверждаете, не будет одобрено, но там, за горами, всего в двух часах ходьбы от Ештеда, меня уже никто не откажется назвать порядочным человеком только из-за того, что я покинул дурную женщину и вступил в союз с девушкой, годами бывшей для моих заброшенных детей второй матерью. Не красотой, а добрым сердцем покорила меня Сильва. Борясь за мою жизнь, она вступила в поединок со смертью, не раз рискуя собственным здоровьем и красотой, она проводила дни и ночи у ложа моего и моих детей. Она жертвовала ради нас собой… И мы принадлежим ей…

— К чему тебе ходить так далеко за Ештед, — презрительно рассмеялась Ировцова. — У его подножия, в Трухцове [10] Деревня, жители которой пользовались когда-то дурной славой. (Прим. автора.) , скрывается шайка людей, которые подстерегают в лесу путников, раздевают их, врываются в дома и грабят — и никто из них не откажет тебе в звании честного человека.

— Матушка! — вскричал Антош. Теперь сын схватился за сердце, которое от материнских слов билось так, что он испугался, не последние ли это удары.

— Что же ты сердишься, умник! Ты без колебаний преступаешь один закон, так не удивляйся, ежели другие, и, может, собственные твои дети, преступят иной закон, не угодный им, как тебе этот. Тебя ослепила показная любовь лицемерной девушки, а твоих мальчиков может ослепить ну хотя бы блеск денег. Зачем противиться своим желаниям и руководствоваться добродетелью, ежели это тебе мешает? Всегда найдутся люди, думающие также, как ты…

— Ну, матушка, это же совсем разные вещи! Ведь я спрашивал вас, причиню ли кому-нибудь зло, пострадает ли кто, будет ли обманут, если я найду путь к своему счастью?

— Вовсе не обязательно совершить нечто бесчестное, чтобы впасть в великий грех и вызвать общее возмущение. Ты вопреки праву и обычаю берешь в жены женщину только потому, что она тебе нравится, а дети твои, следуя твоему примеру, возьмут где-нибудь вопреки праву и обычаю слиток золота, потому как и он им тоже приглянется. Где ты проведешь границу в намерениях людских и действиях? Нет, Антош, нельзя, чтобы сегодня, как ты итого хочешь, справедливым почиталось одно, а завтра — совсем другое; нельзя, чтобы один признавал какой-либо закон или обычай, а другой бы и слышать о нем не желал. Над нами должно быть нечто более высокое, чем наша грешная воля, колеблющаяся словно тростник над водой, мир должен покоиться на чем-то более прочном и возвышенном. Христианин называет это добродетелью, и мы все как один обязаны придерживаться ее, чего бы это нам ни стоило, ежели не хотим погрязнуть во грехе. Куда бы зашли люди, что сталось бы со всеми нами, ежели бы каждый поступал так, как проповедуешь ты? Что бы ты сам сказал мне сейчас, ежели бы я всегда поступала согласно своей прихоти, а не по установлению божьему? Чтобы не пришлось тебе называть отцом чужого человека, чтобы не нарушить верность своему покойному супругу, я отвергла того, кто был мне люб больше твоего отца. Ныне впервые признаюсь тебе в этом. Я тоже была тогда молода. Еще моложе тебя, но разумнее, а ведь ты считаешься самым уважаемым человеком в наших горах. Господь свидетель, как тяжко мне было, и все же я пересилила себя. Трудная тогда настала пора, хлебнула я горя и нужды, пришлось отдать тебя, единую свою утеху, в услужение, но я прогнала посланца управляющего, хотя тот предлагал мне за любовь вольготную жизнь, достаток, обеспеченное будущее для тебя. Ну кому бы я причинила вред, приняв его предложение? Никому! А ради тебя мне, право же, не стоило так заботиться о своем добром имени, теперь-то я вижу — для тебя оно что мыльный пузырь…

— Матушка, сейчас вы проявили большую жестокость, чем, наверно, сами хотели…

— Что скажут дети твои, когда наберутся разума? Неужто, думаешь, ни разу не попрекнут, что, мол, ты навеки отнял их у кровной матери, что лишил их родины и веры?

— Когда они наберутся разума, то поймут, что вынудило меня так поступить. Они достаточно узнали свою мать, чтобы понять, чего стоят ее родительские чувства, и видели, как вела себя та, кого они почитают своей воспитательницей…

— И кого они поведут от дверей костела в позорном мешке…

— Бога ради, матушка, перестаньте меня мучить. Что делать Сильве у дверей костела?

— А ты думаешь, ей позволят иначе покинуть общину, хотя бы даже любому было известно, что она чиста, как ангел? Я выведала все у старосты и теперь знаю: коли вы намерены где-то в другом месте сочетаться браком, то бежать тайком не сможете. Ты не скрываешь своего умысла, даже бахвалишься им. Но кто хочет быть принят в лоно другой церкви, должен представить свидетельство своей церкви, что отрекся от нее и что его отречение принято. Да что я тебе толкую, ты не хуже меня знаешь: не одному тебе, и Сильве придется явиться в приход и заявить о своем отступничестве. И разве не объединятся против вас, дабы не было дурного примера для других, и община и господа со старостихой? И правильно сделают: надо отбить у людей охоту подражать вам. Когда пройдет слух, почему Сильва отказывается от веры, вот увидишь: ее покарают, как совратительницу и блудницу. И только после этого отдадут тебе…

— Но этот незаслуженный позор убьет ее! — в отчаянии воскликнул Антош.

— Вот уж чего можешь не бояться! Как я примечаю, она готовится к публичному поношению, словно к празднику. В этом она проницательней тебя, предвидит заранее, догадывается, какое унижение ее ожидает. В этой девчонке сидит злой дух, из хитрости она сумела попридержать его в себе, а сейчас он снова вырвался наружу. На беду свою пригрела я ее, змею подколодную, да сама же и свела вас! И я еще должна быть благодарна ей за коварные услуги! Втерлась ко мне с ложью на языке и безо всякого стыда присушила тебя. А натешится тобой — другого присушит и за грех не сочтет. Ведь после того как примет она новую веру, все это будет дозволено… Опомнись, Антош, не доводи свою мать до отчаяния… Вспомни, что я говорила тебе, когда ты мальчиком хотел протянуть руку за плодами из чужого сада! Теперь ты замыслил еще худшее, и я…

— Нет в вас жалости, матушка! — простонал Антош, закрывая лицо, чтобы не видеть ту молчаливую водную гладь, на которую мать указала ему тогда, прося запомнить место, где искать ее, ежели он совершит когда-нибудь подобный поступок.