Каролина Светлая - В горах Ештеда

Спеша навстречу матери Антоша, Сильва не шла, а летела. Из уст трактирщика она услышала поистине ангельскую весть. Ей заранее был известен ответ, который принесет Ировцова от сына, но не терпелось поскорей услышать его. Ни тени сомнения, что Антош может поколебаться, а тем более принять иное решение, не закрадывалось в ее душу. Ее вера в каждое слово Антоша была тверда, как скала. Да и совместные их намерения она считала настолько справедливыми, что почти не сомневалась — Ировцова их одобрит, как только сын посвятит ее в свои планы. Сильва надеялась, что уже сегодня старушка обратится к ней со словами «дочь моя» и скажет, что она решила вместе с ними отправиться в новое отечество — к их домашнему очагу. Не боялась она ни гнева господ, о котором упомянул трактирщик, ни противодействия членов общины, ни неизбежной мести старостихи. О препятствиях, трудностях и ожидающем ее в недалеком будущем унижении она и думать не хотела. Беспокойство и нетерпение, преследовавшие Сильву в последнее время, вдруг отступили; теперь, когда решающая минута была близка, на смену им пришла жажда подвига. Сильва вовсе не была такой уж простушкой. Она знала, что ей грозит, но не только готова была все стерпеть, все выдержать во имя любви к Антошу, а еще радовалась, что сможет доказать эту любовь, с улыбкой на устах перенося все — даже публичное поругание. Пусть, пусть старостиха потребует для нее из ревности такой же кары, что некогда постигла жену кузнеца! Только на миг, только в шутку попробовала она представить себе, как было бы ужасно, если бы Антош поручил передать ей, что все должно остаться по-старому. Но от этого у нее сразу же странно закружилась голова, а мысли бестолково заметались, словно летучие мыши под куполом костела, — однажды она залезла нарочно повыше, чтобы их спугнуть.

«Ужас какой! — подумала она. — Так, верно, чувствуют себя безумцы. Да, да! Я бы просто ума решилась, если бы Антош оттолкнул меня, если бы мне пришлось жить как прежде. И уже никто бы мне не помог».

Но сразу же улыбнулась и упрекнула себя, что только зря портит такой прекрасный вечер. А вечер был и вправду хорош, лучше даже, чем тот сочельник, когда из сердца Антоша пробился первый нежный побег любви, побег, из которого выросло столь пышное дерево. Сегодня природа была исполнена такой же тишины и святости, и сегодня все небо искрилось звездами, но лед, по которому они с Антошем шли тогда, превратился теперь в сплошной цветник. Все на земле цвело и распускалось, и точно так же все цвело в душе Сильвы. Все вокруг дышало миром, на серебрившихся от ночной росы лугах не шелохнулся ни один стебелек, леса спали так сладко, что не издавали во сне ни единого вздоха, только ручей, вдоль берега которого она шла, чуть слышно смеялся, будто вторя ее ликующему сердцу. Сильва раскинула руки, готовая обнять весь мир.

Девушка словно бы летела на крыльях счастья. И вдруг остановилась. Она дошла до развилки, где у окрашенного в красный цвет креста сходились две тропинки. Одна мирно вилась среди лугов, спокойно поднимаясь от города в горы, другая — более короткая, но зато более крутая — вела напрямик через густой лес. По какой из них пойти, чтобы не разминуться с Ировцовой? Лесом? Но не побоится ли старушка идти ночью путем, который и днем-то не слишком приятен? Так, значит, лугами? А ну как эта дорога покажется ей чересчур далекой? Конечно же, она захочет поскорее, добраться домой.

После кратких раздумий Сильва решила не ходить дальше, а обождать Ировцову здесь, чтобы наверняка избежать ошибки. Не могла же она задержаться там надолго, подойдет с минуты на минуту. Зная, что трактирщик с нетерпением ждет окончательного ответа, дабы сообщить господам, она вряд ли останется ночевать у сына. Сильва сошла с тропы и сделала несколько шагов к опушке леса, чернеющего сразу же за крестом. Отсюда она могла издалека увидеть и окликнуть старушку, сама же оставалась незаметной для прохожих. Впрочем, Сильве нечего было опасаться, что ей будут надоедать поздние путники, — люди предпочитали избегать этого места; по собственной охоте сюда, верно, никто не заглядывал. Говорили, будто тут появляется дух покойной графини, той самой, что из ревности прокляла мужа. По слухам, как раз здесь она произнесла свое проклятие.

Не ведавшая суеверного страха Сильва спокойно прошла мимо креста и села под ближайшей елью. Испытывая блаженную усталость, она прислонилась головой к стволу и пожелала в душе, чтобы Ировцова не приходила подольше, — девушка готова была грезить здесь хоть ночь напролет… А ведь раньше она так не любила бездействия, пустых размышлений. О покойной графине она и не вспомнила. Словно угадав ее желание, Ировцова не появлялась, и Сильва без помех переживала первые сладостные мгновения счастья.

Она не знала, сколько времени просидела так, погруженная в свои мысли, как вдруг ее вывели из раздумья странные звуки. Она подняла голову. Слух ее различил приближающиеся шаги, но не торопливые, а медленные и тяжелые. Ировцова так не ходила. Тем не менее Сильва решила встать и посмотреть: может, это все же она и просто ее походка отяжелела от усталости? Шаги неожиданно смолкли. Воцарилась тишина.

Лес по-прежнему безмятежно дремал, но Сильва уже не чувствовала себя покойно. Больше не слышалось ни шороха, но она знала: поблизости кто-то есть. Непонятная душевная подавленность овладела ею. Сильву не пугала мысль, что она одна глухой ночью в лесу, возможно, всего в нескольких шагах от недоброго человека. Иной, никогда ранее не изведанный ею страх стеснил грудь. Она вдруг стала бояться чего-то, чему не находила имени. Сердце стучало; над ней словно бы нависла мрачная туча; казалось, кругом разливается духота, не хватало воздуха. Сильва хотела посмеяться над непривычным для нее волнением: ведь незадолго до этого, представив, что испытывает человек, теряющий рассудок, она так же вот испугалась, а потом смеялась над собой.

Но теперь она не в силах была улыбнуться. Поблизости вновь послышались какие-то звуки; на сей раз это не были приближающиеся шаги, не был это ни шелест ветвей, ни жужжание ночного насекомого, в чем она пыталась себя уверить, старательно напрягая слух, — нет, то было что-то особенное, чего она не могла определить, хотя вслушивалась всем своим существом. Наконец Сильве почудилось, что до нее доносятся приглушенные звуки человеческого голоса.

Она стала слушать с еще большим вниманием. Что бормотал этот таинственный голос? Из чьей груди он исходил? Порой ей казалось, будто она вот-вот его узнает, порой он напоминал скорее голос животного, чем человека; он звучал то трогательно и моляще, то яростно и грозно. И все же голос, так встревоживший ее, принадлежал человеку! Неожиданно Сильва стала различать отдельные слова и даже фразы. Но что за странные фразы! Без ладу и складу, совсем не похожие на человеческую речь. Иногда можно было уловить обрывок с какими-то признаками смысла, но сразу вслед за тем звучало нечто совершенно бессвязное.