Каролина Светлая - В горах Ештеда

Хозяйка, изо всех сил тормошила меня, требуя, чтобы я опомнился и сказал ей, что́ наверху такое страшное видел, — ведь я слова промолвить был не в состоянии. Но, видя, что от меня ничего не добьешься, она перестала задавать вопросы, которые в сердцах мне на ухо шептала, и быстро влезла на дерево, надеясь собственными глазами увидеть, что там такое — не убивает ли уж разбойник кого-нибудь? Как ветерок, прошелестела она в ветвях и, прежде чем я спохватился остановить ее, повисла над палисадником, держась за желоб.

Я даже глаза зажмурил: вот-вот она мне на голову свалится. Я просто и не представлял себе, что будет с ней, когда она увидит шляпу милого в разбойничьем жилище. Мысленно я уже видел, как она разбилась насмерть, слышал ее предсмертный стон и вместе с тем тяжелые и шаги приближавшегося к нам разбойника… Но тут кто-то невидимый схватил меня за руку ледяной рукой, которая вместе с тем жгла, как раскаленное железо; руку мою изо всех сил, словно клещами, сжимали, а меня самою все дальше и дальше с большой силой от живой изгороди оттаскивали — хочешь не хочешь, я должен был подчиниться, и не только идти, но бежать, бежать быстро. Святый боже, что же это такое? Значит, правда все то, над чем отец мой смеялся и считал пустыми баснями? Не водится ли между небом и землей таинственная невидимая нечисть — души умерших, духи гор, рек и деревьев, приобретающие ночью власть над людьми?

Вскоре я уже не бежал, а летел, уносимый той же неведомой мне силой, летел как безумный. И впрямь, какой-то дух овладел мною и надумал зло причинить; от страха мне стало казаться, что я и сам в духа превратился: как бы иначе без всякой передышки, без малейшей задержки пронесся я над множеством скользких корней, поваленных деревьев? И как это сумел я с легкостью из лесной чащи выбраться, преодолеть овраги, болота? Да не будь здесь нечистой силы, я бы уже сто раз имел случай остаться без глаз, поскользнуться, упасть, сломать себе ногу, разбить голову! Ни на миг не разжались ужасные клещи, сжимавшие мою руку; они жгли ее огнем и вместе с тем были как лед холодные. Я не делал попытки освободиться, да мне бы это и не удалось. Даже в голову не приходило вступать в единоборство с духом, который тащил меня через весь лес. Неожиданное приключение настолько ошарашило меня, что я начисто позабыл все заклинания, все до одной молитвы; где там было думать о каком-нибудь сопротивлении и борьбе?..

Наконец клещи разжались, отпустили мою руку; теперь я мог остановиться и дух перевести. Силы были на исходе; каждая жилка дрожала, готовая лопнуть; казалось, еще миг, и хлынет струей кровь, заливая мозг и сердце. Но только мне опять было суждено ужас пережить — все члены вмиг словно льдом сковало. Во мраке мертвенно-тихой ночи вдруг что-то сверкнуло передо мной, и сразу три блестящих предмета, острые как бритва, пронизывающие до мозга костей, грозящие смертью, нацелились мне прямо в грудь. Кружилась голова, но все-таки я заметил, что это нож и два глаза, такие же острые и опасные, как нож. Я вскрикнул, отшатнулся и отвернул лицо, лишь бы не видеть их сверкания, но куда бы ни взглянул, они уже были там, и все начиналось сначала. Но все-таки разум взял верх — я выпрямился во весь рост и бросился навстречу сверкавшим предметам, желая наконец узнать, кто мне угрожает, кто меня так безжалостно преследует? Раз уж мне все равно суждено этой ночью погибнуть, то по крайней мере я не позволю нечистой силе даром убить себя и уж во всяком случае дорого свою жизнь продам.

Я схватился за нож и за руку, которая его держала, не отпускаю ее, не даю ей вырваться… Но тут я вроде узнал, где нахожусь и кто рядом со мной… И что же? При свете звезд, таком тусклом из-за деревьев, я увидел, что стою на том самом месте, где мы с хозяйкой нынче днем отдыхали и о высоких предметах беседу вели, я держу ее за правую руку, в которой сверкает один из грозивших мне клинков, а два другие клинка — это ее глаза, они тоже грозят мне…

— Что с вами? — вскричал я, силясь отобрать у нее оружие. — Неужто от испуга у вас в голове помутилось и вы приняли меня за одного из тех, кто вашего жениха убил? Возьмите себя в руки, не поддавайтесь горю — ведь вы об его участи пока ничего точно не знаете. Зачем сразу думать, что он убит, если шляпу его у разбойника видели? Ведь не далее как вчера он говорил, с какой охотой отдает лесным людям все, что они только не потребуют, — для него это то же, что налог господам платить. Видать, он и теперь так поступил. Набросились они на него, все им отдал. И, верно, сейчас, когда вы задумали пролить кровь ни в чем не повинного человека, надеясь отомстить за гибель жениха, он уже в пути, спешит навстречу вам. Идемте лучше домой, бог с ним, с разбойником! Поздно, полночь уже на дворе. Ведь вы сговорились встретиться перед ранней обедней, так, значит, сейчас самое время воротиться домой, если не хотите, чтобы он зря волновался.

В ответ из груди ее вырвался крик, этот крик я и по сей день слышу, до самой смерти слышать буду. Не больно-то я речист, не грамотей и не священник, не могу описать, что в нем выразилось и как именно выразилось; но по рассуждению моему не только людские сердца должен был он пронзить, семью мечами каждое, но и землю саму и высокое небо над нами, он должен был отозваться во всех пропастях, все звезды дрожать заставить. Страшен был этот крик! Скорбь, отчаяние слышались в нем, и вместе с тем такое ликование, такая дикая радость, что слезы, как горох, невольно посыпались у меня из глаз. Беды людские, горе, печаль, разочарование в жизни, обманутые надежды, мучительная борьба, которая беспрестанно терзает человеческую душу, никчемность и пустота нашей жизни — все мне вспомнилось, причем неизвестно, как и почему, Тогда впервые за всю жизнь я на бога посетовал, зачем он столько испытаний нам ниспослал. И не могу сказать, чтобы я сильно корил себя за подобные мысли.

Хозяйка умолкла; она покачнулась и упала. Лежала она в сырой траве, на холодной земле без движения, без признаков жизни. Когда я, склонившись над ней, просил, чтобы она мужалась, — ведь нам пора домой, там убедимся мы, что жених ее в добром здравии находится, — я даже дыхания ее не слышал.

Наконец она поднялась, теперь мы стояли с ней лицом к лицу. Опять сверкнули ее глаза, но они не грозили, а глядели на меня испытующе; потом она мне руку подала — горячая была, как огонь, и вместе с тем холод в ней ощущался. Франтина ничего не сказала, но по тому, как она держалась, как руку мою сжимала, я видел, что она прощения у меня просит… Ей-богу, напрасно ругала она себя! Лихорадило ее, когда мы с ней по лесу бежали, лихорадило сильнее, чем даже при тифе бывает. Ну а какой же разумный человек станет на больную сердиться?

Так ничего и не сказав, хозяйка повернулась и твердой походкой пошла вперед. Она решила идти домой не тем путем, как всегда, а напрямик, через поле и луг. Ей надо было спешить: когда мы вышли из леса, небо над горами уже посветлело, предвещая наступление утра.