Михаил Коцюбинский - Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

  …На полуслове разговор прервался,
И в сердце — словно лопнула струна,
Но все еще трепещет. Звук отдался.
Могильным холодом душа полна.

  Тоска, тяжелыми отгрезив снами,
Встает огромная, как туча пред грозой,
Зажглась печаль, и яростное пламя
Взвилось пожаром, бурей огневой.

  Пожар тот мог бы силу дать народу,
Казнить тиранов, сжечь Бастилию и трон
И вырвать из оков прекрасную свободу, —
Во мне слова, слова рождает он!

  Товарищ! Не могу хранить молчанье,
Отмечена таким проклятьем я:
Встречаю словом каждое страданье,
Звонка тоскующая мысль моя.

  Не заглушат часы глухонемые
Звучащих дум, они звенят, звенят…
Так руки узников подвижны, чуть живые,
Когда на них оковы загремят.

  Там, где на всех устах лежит печать молчанья,
Где скованы проклятья и хулы,
Там, где удушены и песни и рыданья,
Глухих и спящих будят кандалы.

  Пускай гремят они слышней, жесточе,
Не буду заглушать. О, если бы могли
Они в сердца людей ударить что есть мочи,
В сердца людей, что мохом поросли.

  Чтоб услыхали все о тех, кто носит цепи,
Кто терпит лютые побои палачей,
Кто, замурованный в острожном склепе,
Проклял безлюдье каменных ночей;

  О, если б звон оков мог поразить, могучий,
Те заспанные, вялые сердца,
Покрыть стыдом чело, не ведавшее тучи,
Напомнить всем, что ждет оружие борца.

  О, если б поднялось оружие для боя
И загремело так, чтоб дрогнула земля, —
Умолк бы звон кандальный сам собою
И слов таких бы не сказала я…

Суровый Дант, изгнанник флорентийский,
Встал предо мной из тьмы средневековья.
Как время то, его суровы песни.
Он их нашел в мистическом лесу,
Средь хаоса чудовищных видений.
Чей дух за ним бы следовать решился
По темным дебрям, если бы средь терний
Там не росли роскошные цветы?
Собрал певец рукою их любовной,
Сплел их в венок, душистый несказанно,
Росой небесной окропил его
И положил на раннюю могилу
Прекрасной Беатриче Портинари,
Что раз ему когда-то улыбнулась,
А раз прошла, не кинув даже взгляда,
А в третий раз, когда ее он видел,
Она в гробу недвижима лежала…
Но для него она была как солнце,
Что щедро льет и свет, и жизнь, и радость,
Не ведая, кому дарует их.
И хоть навек певцу погасло солнце,
Он не забыл его ни в тьме подземной,
Ни дома, у семейного огня:
Она одна царит в его терцинах,
Ибо в краю, где он витал душою,
Он не нашел себе иной подруги.
Он увенчал ее такою славой,
Какой не знала ни одна из женщин,
Века живет ее нетленный образ,
И смерть могучая над ним бессильна.
Зачем же ты, мое воображенье,
Передо мной упорно вызываешь
Иную тень, неясную, как сон?
Над нею нет сиянья, нет венца,
Ее лицо окутано туманом,
Как серым покрывалом… Кто она?…
Молчат о ней художников созданья
И песни звонкие поэтов. Где-то,
На самом дне истории, лежит
О ней немая память. Кто она?…
Кто?… Дантова жена. Лишь это имя
Осталось нам, как будто от рожденья
Другого имени она не знала.
Она ведь не была звездою путеводной, —
Она сама, как тень, пошла за тем,
Кто был вождем «Италии несчастной»,
Делила с ним тяжелый «хлеб изгнанья»,
Его очаг домашний охраняла
В скитаньях на чужбине. И не раз
Его рука усталая ложилась
К ней на плечо, ища опоры. Слава
Поэта дорога была ей, но
Она ни разу рук не протянула,
Чтоб взять себе хотя бы луч один.
Когда ж погас огонь в очах поэта,
Она закрыла их благоговейно.
Она жила. Но где же жизнь ее,
Ее печали, радости, томленья?
История молчит. Но в мыслях вижу
Я много дней тоскливых, одиноких,
Исполненных тревоги ожиданья,
И тьму ночей, бессонных, как забота,
И горьких, как нужда. Я вижу слезы.
По тем слезам, по той росе жемчужной
Прошла к престолу славы Беатриче.

Мечта далекая, надежда золотая —
  Моя страна, к тебе стремлюсь душой,
Страшусь и радуюсь, высоко залетая…
  Так птицы возвращаются домой.

Не кажется ли им, что в край родной с собою
  Они иные песни принесут,
Что песни новые над темной их землею
  Светлее молний в небе расцветут?

Уже бывало так…: Уже не раз бывало:
  Искала я надежд в стране чужой —
На родине моей их слишком не хватало,
  И силы не хватало молодой.

И все же вновь и вновь о миге возвращенья
  Я грезила в далекой стороне,
Но долгожданные, желанные мгновенья
  Одни лишь тернии дарили мне:

Я стражу видела, оружие блестело,
  Была граница хмурой каждый раз…
И сердце вновь и вновь задать вопрос хотело:
  «К родным мы едем иль ссылают нас?»

Вокруг опять была знакомая сплошная
  Родной неволи старая стена.
И мысль свободная, как будто крепостная,
  Бледнела вдруг, на скорбь обречена.

И мести ангел злой, суровый дух темницы,
  Глазами жгучими пронзал меня,
Высокие мои мечтания орлицы
  Своим неправедным мечом гоня.

Обезображены мои напевы были,
  Те песни, что манили новизной,
И мысли в ужасе метались и скользили,
  Как бабочки ночные над свечой.

Как в голой роще в дождь, не раз мне было скверно,
  Мне было горестно и тяжело,
Я содрогалась вся, как в темноте безмерной.
  И сердце слезы вновь и вновь лило.

И на чужбину я мечтала возвратиться.
  Там — вечная весна, казалось мне.
Так перелетная в неволе грезит птица
  В дни осени о юге и весне.

  Как я люблю часы моей работы,
Когда кругом все затихает вдруг,
Все сковано очарованьем ночи,
И только я одна, непобедима,
Торжественную службу начинаю
Перед моим незримым алтарем.
Летят минуты — я им не внимаю,
Вот полночь бьет — работы лучший час, —
Так звонко бьет, что тишь затрепетала,
Быстрей в моих руках забегало перо.
Идут часы. Куда они несутся?
И ночь осенняя мне кажется короткой;
Ночное бденье не страшит меня,
Оно мне не грозит, как некогда грозило
Неверною и черною рукою,
А манит ласково, как юное виденье,
И сладко так, и сердце счастьем бьется,
И мысли расцветают, как цветы.
Как будто кто-то надо мной склонился
И говорит волшебные слова,
И сразу будто вспыхнет пламя,
И молниями мысли озаряет.
  Перед рассветом ночь еще чернее,
Пора и свет гасить, чтобы его
Рассвет не пристыдил своим сияньем.
Погаснет лампа, но глаза пылают.
Когда же сумерки в окно тихонько
Заглядывают серые и вещи
Вдруг начинают выступать из мрака,
Меня внезапно побеждает сон.
  А утром в зеркале своем я вижу
Глаза усталые и бледное лицо,
И в памяти тревожно промелькнет
Знакомая мне с детских лет легенда
Про «перелесника {33} ». Бывало, говорила
Нам, малым детям, старая бабуся:
«Жила-была беспечная девица…»
Про девушку беспечную, что долго
За прялкой перед праздником сидела
И не молилась, просьбам не внимая,
И не ложилась спать. И вот за то
К ней по ночам являлся «перелесник»,
Не призраком являлся и не бесом, —
Влетал в окно падучею звездою
И превращался в стройного красавца,
Пленявшего речами и глазами.
Он дорогие приносил подарки,
Дарил ей ленты, убирал цветами,
Невестой звал и косы расплетал ей,
Речами нежными он отравлял ей сердце,
И поцелуями он душу вынимал.
Чуть раздавался возглас петушиный,
Вдруг исчезал коварный «перелесник»,
И девушка, в цветах вся, засыпала
Сном каменным. А после целый день
Ходила бледная, как привиденье,
И все ждала, чтоб вновь настала ночь,
Чтоб с «перелесником» опять вести беседу,
А те беседы кончились бедой…
  — Да кто ж, бабуся, был тот «перелесник»? —
Старуху спрашивала я. Она
Всегда крестилась только, повторяя:
«Да не в дому и не при малых детях,
Не при святом бы хлебе называть.
  Не думай на ночь ты о нем, — приснится!»
И я тебя послушалась, бабуся,
И никогда не думаю я на ночь
Про «перелесника», лишь зеркало мое
Мне про него напоминает утром.