Михаил Коцюбинский - Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

О ночи царь!
Наш самый лютый враг! Недаром ты боишься
Цепей кандальных музыки железной!
Боишься ты, что грозные те звуки
Пронзят собой и каменное сердце.
А чем же заглушишь ты дикий голос
Сплошного хаоса, и голод, и беду,
И те отчаянные вопли: «Света! Света!»?
На них всегда, как будто эхо в далях,
Отважный, вольный голос отзовется.
«Да будет тьма!» Но этого ведь мало,
Чтоб хаос заглушить, чтоб умер Прометей.
И если ты силен безмерной силой,
Последний дай приказ: «Да будет смерть!»

Горяча ты была, моя песня,
В дни, когда я впервые запела.
Очи ярким пылали огнем,
Пламя в сердце горело моем,
Я укрыть тебя в сердце хотела —
Только в нем тебе было бы тесно.
Горяча ты была, моя песня!

Так была ты тогда горяча,
Что подруга услышала зов.
Словно роза, она запылала,
И рука у нее задрожала
От встревоженных песенных слов,
Загорелась душа, как свеча…
Так была моя песнь горяча!

С давних пор моя песня простая
Горяча… Что же с нею вдруг сталось?
Слово вспыхнуло, как уголек,
И спалило заветный листок,
Только горсточка пепла осталась.
Ой, гляди, искра, вспыхнет, блистая!
Горяча моя песня простая!

Слово мое, почему ты не стало
Твердым, как сталь боевого кинжала?
О, почему ты не яростный меч,
Головы вражьи срубающий с плеч?

Верный клинок, закаленное слово,
Я из ножон тебя вырвать готова.
В грудь ты вонзишься, да только в мою, —
Вражьих сердец не пробьешь ты в бою.

Выточу, высветлю сталь о точило,
Только бы воли и силы хватило.
Будет сверкать мой клинок на стене
Всем напоказ, укоризною — мне.

Слово, оружье мое и отрада,
Вместе со мной тебе гибнуть не надо,
Пусть неизвестный собрат мой сплеча
Метким клинком поразит палача.

Лязгнет клинок, кандалы разбивая.
Гулом ответит тюрьма вековая.
Встретится эхо с бряцаньем мечей,
С громом живых, не тюремных речей.

Пусть же в наследье разящее слово
Мстители примут для битвы суровой.
Верный клинок, послужи смельчакам
Лучше, чем служишь ты слабым рукам!

Когда умру, на свете запылают
Слова, согретые моим огнем,
И пламень, в них сокрытый, засияет,
Зажженный в ночь, гореть он будет днем.

И тот придет, о ком я так мечтала,
Чей образ дорог сердцу моему.
«Она тебе огонь свой завещала», —
Его узнав, так скажут все ему.

Он гордо скажет: «Нет!»-и гордо взгляд подымет,
И гордо прочь пойдет, не посмотрев назад.
Как и всегда, он и теперь не примет
Притворных слов, что люди говорят.

Летите, песни вольные, далеко,
Летите вслед за ним в ночи и днем,
Побудьте с ним в жилище одиноком
И все, как есть, поведайте о нем.

Когда любимый с гордостью былою
И в одиночестве откажется от нас,
Тогда, о песни, пусть в гробу со мною
У сердца моего схоронят вас.

Когда ж с печалью он и с горькими словами
Припомнит прежнюю, забытую любовь,
Тогда, о песни, мы навек простимся с вами,
Расстанемся, а вы к нему летите вновь.

Вы меня вспоминаете ль в нашей тюрьме,
  Как я вас вспоминаю, больная?
Мы, подобно растеньям в тумане и тьме,
  Оба вянем, простора не зная.

Ох, судьбы моей тягостен мне произвол,
  А приятель меня утешает,
Говорит, что мой случай «не так уж тяжел,
  Что с другими похуже бывает».

Хоть советчики искренни — скучны они, —
  Их унылые речи напрасны.
Им ли знать, как без солнца убийственны дни,
  Как безлунные ночи ужасны!

И вернее болезни, неволи верней
  Эта страшная мысль убивает,
Хоть и тешит она, убеждая людей,
  «Что с другими похуже бывает»,

Если б слезы мы пили из чаш круговых,
  Если б чашами мерили горе,
Хоть бы выпили тысячи кубков таких,
  Слез осталось бы целое море.

Если б тысячи тысяч венков мы сплели
  Для работников слова и дела
И на эти венки ветки терна пошли,
  Все бы роща его уцелела.

  Упадешь, бывало, в детстве,
Руки, лоб, коленки ранишь, —
Хоть до сердца боль доходит,
А поморщишься и встанешь.

  «Что, болит?» — большие спросят.
Только я не признавалась.
Я была девчонкой гордой —
Чтоб не плакать, я смеялась.

  А теперь, когда сменилась
Фарсом жизненная драма
И от горечи готова
С уст сорваться эпиграмма, —

  Беспощадной силе смеха
Я стараюсь не поддаться,
И, забыв былую гордость,
Плачу я, чтоб не смеяться.

Не сетуйте, друг, что стихом отвечаю ленивым.
Рифмы, дочери трудных ночей, покидают меня,
Смутной волною размер набегает,
О преграду ничтожную вдруг разбиваясь внезапно, —
Не ищите вы в нем понапрасну девятого вала,
Могучей волны, что качается в такт с океанским теченьем.
Раздумье теперь навевает мне Черное море —
Дико, неверно оно, ни закону, ни ладу не знает.
Все играло-шумело вчера При ясной, спокойной погоде,
Сегодня же тихо и ласково шлет к берегам свои волны,
Хоть ветер и гонит неистово тучи седые.
Так вот всегда и лежала б я рядом с живою водою.
Смотрела б, как щедро бросает она жемчуга-самоцветы
На прибрежные камни;
Как тени цветные от туч золотистых
Идут, серебрясь, голубою равниной
И вдруг исчезают;
Как белая пена слегка розовеет,
Как будто красавицы облик стыдливый;
Как горы темнеют, покрытые белою дымкой;
Они так спокойно стоят, —
Ведь их стережет колоннада немых кипарисов,
Высоких и важных.
...........................
Я только что вновь прочитала
Ваш сильный, как будто бы сталью окованный,
Вооруженный ваш стих.
Чем заплатить я могу вам теперь за него?
Сказку хотя б расскажу, а «мораль» выводите уж сами.

Торной дорогой крутой Мы поднимались на взгорья Ай-Петри.
Вот уж проехали мимо садов виноградных кудрявых,
Что, как прекрасный ковер, все подножье горы покрывают,
Вот уже лавров, любимых поэтами,
Пышных магнолий не видно,
И ни прямых кипарисов, густо обвитых плющом,
И ни шатрами нависших платанов.
Только встречали мы ветви знакомые белой березы,
Яворов, темных дубов, к непогоде и к бурям привычных.
Но и они уж остались далеко за нами.
Чертополох, да полынь, да терновник росли у дороги.
Скоро их тоже не стало.
Мел да песок, красноватые, серые камни
Висли над нашей дорогой, бесплодны и голы,
Будто льдины на северном море.
Сухо, нигде ни былинки, все камни кругом задушили,
Словно глухая тюрьма.
Солнце горячие стрелы на мел осыпает.
Пылью швыряется ветер.
Душно… Ни капли воды… Словно это дорога в Нирвану,
Страну побеждающей смерти…
Но вот в высоте
На остром, на каменном шпиле блеснуло вдруг что-то как пламя, —
Свежий, прекрасный, большой цветок лепестками раскрылся,
И капли росы самоцветом блестели на дне.
Камень пробил он собой, тот камень, что все победил,
Что задушил и дубы,
И терновник упрямый.
Этот цветок по-ученому люди зовут Saxifraga,
Нам, поэтам, назвать бы его «ломикамень»
И уваженье воздать ему больше, чем пышному лавру.