Джордж Кейбл - Госпожа Дельфина

«Квартеронки», — подумал он с глубокой жалостью.

Раз, при особо проникновенных словах проповеди, мать и дочь (если они были таковыми), не отрывая от него глаз, крепко сжали друг другу руки. Слова же были следующие:

— Друзья мои! В нашем Орлеане есть тысячи людей, для которых общество стерло слово «не» во всех десяти заповедях. Да, джентльмены! Если Господь ввергает в чистилище бедняка, однажды сошедшего с пути истинного, куда же следует отправиться кое-кому из вас, из тех, кто усеял ему этот путь терниями?

Движение обеих женщин он заметил лишь потому, что наблюдал за ними. Снова взглянув на них, он сказал:

— Будь милостив, Господи, к тем своим чадам, которые были бы ближе к небу, если бы не имели ни отца, ни матери и все религиозные наставления получили от такого неба и такой земли, какие сияют нам здесь, в Луизиане, в сегодняшний святой день. Да, друзья мои, природа — это катехизис, напечатанный крупным шрифтом!

Мать и дочь еще больше наклонились вперед и снова обменялись судорожным рукопожатием. Глаза матери были полны слез.

— Знавал я когда-то человека, — продолжал маленький священник, взглянув в боковой притвор, где заметил сидевших рядом Эвариста и Жана, — которому с младенчества до возмужалости тщательно внушался лишь один принцип: вызов. Не справедливость, не праведность, даже не выгода, но вызов. Вызов Богу, вызов человеку, вызов природе и разуму. Вызов, вызов всему на свете.

— Сейчас он все скажет, — шепнул Эварист Жану.

— Человек этот, — продолжал отец Жером, — сделался контрабандистом, а потом пиратом в Мексиканском заливе. Господи, не возлагай грех этот на него одного! Но однажды случилось нечто странное. Командуя людьми, которых можно было держать в повиновении, только удерживая их на расстоянии, он оказался отрезанным от человеческого общества и общался лишь с морем и воздухом, бурей и тишью, дневным и ночным небом. Друзья мои, впервые в своей жизни он оказался в подлинно хорошем обществе.

Человек этот обладал большими способностями к бухгалтерии. Он вел счета и составлял отчеты. В правильно сведенном балансе для него была красота. Неправильный казался ему уродством. И нам ясно, что произошло. Созерцая еженощно великое, священное зрелище звездной бездны над ним и водной бездны внизу, он неизбежно должен был заключить, что Создатель этого величественного творения всему ведет счет; и однажды, словно дух, шествующий по водам, предстал перед ним безмолвный и страшный вопрос: «А что же на моем счету у Господа?» Ах, друзья, на этот вопрос в книге природы нет ответа.

Я сказал, что книга природы — тоже катехизис? Да. Но, ответив на первый вопрос словом «Бог», она дальше только задает их; и вот однажды человек этот отдал целый корабль, полный товара, за маленькую книжку, где на вопросы были и ответы. Да поможет ему Бог понять ее! И да поможет Бог вам, monsieur, и вам, madame, которые носите наряды, доставленные контрабандой , вместе со мной покаяться и воскликнуть, бия себя в грудь: «И мы, Господи, и мы там стояли и одобряли».

Отец Жером не собирался на этом кончать свою проповедь; но тут прямо напротив него и почти у дальней двери встал со своего места и пристально взглянул на него человек с добрым и серьезным выражением загорелого лица; и проповедь закончилась точно по приказу. Человек еще был в церкви, когда пели «Credo»; [15] «Верую» (лат.) . но сразу после этого, когда отец Жером снова взглянул туда, место его было пусто.

Когда маленький священник, окончив свои труды и переодевшись, оставил собор позади и сворачивал на Королевскую улицу, две женщины замедлили шаг, чтобы он поравнялся с ними; и та, что была ближе, заговорила на креольском patois, [16] Наречии (фр.) . робко и торопливо:

— Доброго вам утра, отец Жером. Мы благодарим милостивого Господа за эту проповедь.

— Тогда и я тоже, — сказал маленький человек.

Женщины были те самые, кого он заметил во время проповеди. Младшая молча ему поклонилась; фигура ее была прелестна, но старания доброго отца Жерома что-то увидеть сквозь вуаль были тщетны. Он готовился пройти мимо, но та, что с ним заговорила, сказала:

— Я думала, вы живете на улице Урсулинок.

— Да, но сейчас я иду посетить больного.

Женщина смотрела на него и доверчиво и робко.

— Как хорошо быть настолько полезным, чтобы требоваться самому Господу Богу.

— Я не требуюсь Господу, чтобы ходить за его больными; но он дозволяет мне делать это, как вы позволяете маленькому сынишке приносить щепки на растопку. — Он мог бы добавить, что ему нравится это делать не меньше, чем ребенку.

Было ясно, что женщине надо что-то спросить, и она собирается с духом.

— У вас есть сынишка? — спросил священник.

— Нет, только дочь. — Она указала на стоявшую рядом девушку. Потом хотела еще что-то сказать и спросила, робея и волнуясь:

— Отец Жером, а как имя этого человека?

— Имя? — спросил священник. — Вы хотите знать его имя?

— Да, monsieur (она произносила miché ). Уж очень хорошо вы о нем рассказали. — Ее спутница при этом отвернулась.

— Его называют, — сказал отец Жером, — то так, то этак. Некоторые считают, что это знаменитый Жан Лафитт. Слыхали о нем? А вы, значит, посещаете мою Церковь?

— Нет, miché, раньше нет, но теперь буду. А мое имя, — она немного запнулась, но ей явно было приятно выразить этим свое доверие, — …мое имя — мадам Дельфина, Дельфина Карраз.

Когда несколько дней спустя отец Жером вошел в свою гостиную, где, как ему сказали, ожидала посетительница, его улыбка и возглас выразили более приветливости, чем удивления.

— Мадам Дельфина!

Но удивлен он все же был, ибо не наступило еще следующее воскресенье, а худенькая фигурка, одиноко сидевшая в углу в своей черной, много раз стиранной одежде, была Дельфина Карраз; и она пришла к нему уже вторично. И это, как он ясно помнил, не считая ее появления на исповеди, где он сразу узнал ее по голосу.

Она встала, застенчиво протянула руку, не подымая глаз и запинаясь, начала говорить; судорожно сглотнула и снова начала, кротко и тихо, по временам подымая глаза; по лицу ее пробегали то тревога, то извиняющаяся улыбка. Она пыталась просить у него совета.

— Сядьте, — сказал он, и когда оба они уселись, она сказала, опустив глаза:

— Мне, верно, надо было сказать про это на исповеди, но…

— Ничего, мадам Дельфина. Вам, может быть, нужен не исповедник, а друг.

Она подняла глаза, блестящие от слез, и снова их опустила.

— Я… — она остановилась, — я поступала… — она опустила голову и уныло покачала ею, — очень дурно. — Слезы полились у нее из глаз, и она отвернулась.

Отец Жером молчал, и она снова к нему обернулась, явно желая продолжать.