Жюль Лермина - Вампир [Магическая новелла]

Он мне показался мертвенным, худым, сгорбленным, разбитым.

При каждом шаге он поворачивал свою худую шею, озираясь по сторонам, и мне казалось, что я слышу скрип костей его позвоночника.

— Э, — воскликнул один из нас, — это старый Тевенен! Разве он еще не умер?

— В самом деле, он, — сказал Гастон, внимательно смотря на него, — я сперва его не узнал.

— Но кто такой этот Тевенен? — нетерпеливо спросил я.

— Я его встретил несколько месяцев тому назад, — продолжал Гастон, не отвечая мне, — и он выглядел тогда бодрым и помолодевшим…

— Но ведь я сам, несколько часов тому назад, увидев его, думал, что передо мной почти молодой человек, — сказал я. — Возможно, что на него так повлияло горе…

— Пойдем, — сказал мне Гастон, — я тебе расскажу все, что о нем знаю.

В одно мгновение мы настигли Тевенена, который шел по бульвару. Его узкая спина, казалось, принадлежала выходцу с того света.

— Говори, — сказал я Гастону, — рассказывай скорей об этой странной личности, которая меня беспокоит, сердит и в то же время интересует.

— Пойдем сперва за ним, — отвечал Гастон. — Я знаю его прошлое, и мне хотелось бы узнать кое-что из его настоящего.

Тевенен шел, поминутно оглядываясь, останавливаясь у кофеен, как будто всматриваясь в посетителей.

— А может быть, и в посетительниц! — смеясь, прибавил Гастон.

— Это, впрочем, шутка, — продолжал он, — потому что, помимо всегдашней целомудренности Тевенена, ему теперь должно быть более ста лет.

— Ста лет!!

— Мне тридцать пять, — сказал Гастон, — а когда было пятнадцать, тот, от кого я услышал историю Тевенена, говорил, что он жил уже в 1780 году.

Старик продолжал скользить, как призрак (у него была какая-то необыкновенная походка), и мы стали бояться, как бы он не исчез бесследно. Дойдя до конца бульвара, он вдруг остановился в нерешительности, как бы не зная, в какую сторону идти.

Гуляющих стало мало.

Стоя невдалеке от него, мы видели его жесты, выражающие и гнев, и отчаяние. Он еще сильнее сгорбился и казался совершенно дряхлым.

Наконец, он принял какое-то решение и свернул в боковую улицу.

Чрез несколько минут он подошел к воротам одного дома, у которых сидела женщина, по виду привратница, вышедшая подышать вечерней прохладой. Она держала на руках мальчика, 6–7 летнего крепыша.

Едва мальчуган заметил Тевенена, как соскочил с колен матери и стремглав понесся ему навстречу.

Налетев на него, он так толкнул старика, что, как нам показалось, тот едва устоял на нотах. Но опасении наши были напрасны. Тевенен с силой и ловкостью поднял ребенка и стал его целовать. Он целовал его долго.

— Бедняга, — прошептал я с умилением, — он вспоминает об умершей малютке.

Между тем, толстуха-привратница бранила своего мальчугана:

— Оставишь ли ты господина Тевенена, маленький негодяй? — кричала она. — Прошу вас, господин Винсент, простить его.

Трепля ребенка по щекам, он что-то такое ответил, чего мы не расслышали.

— О, я прекрасно знаю, что вы, господин, баловник всех детей, — продолжала женщина, — зато, как только они вас завидят, так и рвутся к вам: никак их не удержишь.

Винсент в дом не входил, хотя привратница посторонилась, давая ему дорогу.

Он как бы колебался и, наконец, робко сказал:

— Вы не хотите доверить его мне… Я бы научил его кое-чему хорошему!

— Ах, я бы с удовольствием, господин Винсент. Но ведь вы знаете, что он живет в деревне у своей бабушки, которая в нем души не чает, и самой-то мне приходится кланяться, чтобы выпросить его на недельку… И, кроме того, там такой чудесный воздух!..

Винсент не настаивал. Он еще раз поцеловал ребенка и исчез в длинном коридоре. Он казался помолодевшим.

Гастон подошел к привратнице и спросил:

— Господин, который сейчас вошел, не Винсент ли Тевенен, ученый?

— Да, сударь. Да, ученый, и притом такой прекрасный человек! Поистине, отец детям. И они, плуты этакие, хорошо это знают: целый день вытягивают у него копейки…

— Он здесь живет?

— Уже десять лет…

— Я его когда-то знал. Он мне показался очень постаревшим.

— Ну, не очень-то доверяйтесь его виду. Полгода тому назад он был так плох, что, казалось, вот-вот умрет. И вдруг, словно колдовство какое… Я уж не знаю, что он такое придумал, чтобы вылечиться, но только меньше, чем в шесть недель, он совершенно переродился, да так, что будь я вдовой…

Она откровенно засмеялась, как женщина, позволяющая себе, по своему солидному положению, немножко позубоскалить.

— Но сколько же, по-вашему, ему лет? — спросил я.

— О, пустяки: лет девяносто пять, а то и побольше.

— Вот человек! — воскликнул Гастон, когда мы удалялись и возобновили прогулку. — Очень уважаемый и почитаемый и любящий детей… Что ты о нем скажешь?

— Ничего. Я жду его истории.

— Она, в сущности, весьма проста для нас, знакомых с наукой.

Винсент де Боссай де Тевенен — последний потомок большого семейства, эмигрировавшего за границу в эпоху великой революции. Его отец был одним из ста акционеров знаменитого Месмера, за которым он последовал в Швейцарию, где, как ты знаешь, этот знаменитый тавматург жил до своей смерти, последовавшей в 1816 году. Де Боссай-отец вернулся во Францию вместе с Бурбонами и вскоре умер. После него остался сын Винсент, который нас теперь интересует. Он был учеником Карра и Зоссюра, достиг в медицине ученых степеней и привязался к знаменитому Делезу, которого во время реставрации называли Гиппократом животного магнетизма.

С тех пор он, по-видимому, порвал с академической рутиной, был в течение нескольких лет секретарем магнетического общества, основанного маркизом Пюнсегюром, и сделался наконец секретарем, а затем другом, alter ego маркиза де Мирвиля, директора Авиньонского общества и автора одной очень странной книги о духах и их флюидических проявлениях.

Я быстро прервал Гастона.

— Вообще, этот великий ученый спирит… сумасшедший!..

— К чему так горячиться? — улыбаясь, сказал Гастон. — Если бы кто-нибудь пятьдесят лет тому назад заговорил об успехах техники, не говоря уже о современных нам научных открытиях, нашедших применение в жизни, то его наверняка упрятали бы в сумасшедший дом. Думаешь ли ты, что Крукс, открывший новый металл — таллиум — и предложивший досадную задачу о радиометре, был тоже сумасшедший? — прибавил Гастон, оживляясь. — Ну, так почитай его последние изыскания и решись тогда сказать мне, что то «нечто» в твоем сознании, которое ты считал незыблемым, так же осталось непоколебимо.

Но возвратимся к Винсенту. С 1825 года этот человек, в котором соединяются удивительное терпение факира с деятельной настойчивостью исследователя, был главой всех этих странных людей, называемых магнетизерами и вообще занимающихся магнетизмом, людей, более многочисленных, чем думают, и чистосердечие которых стоит вне всякого подозрения. Александр Бертран, Жорже были его учениками, а между тем, Тевенен никогда не позволил им произносить своего имени. Он не вмешался непосредственно в известный спор с Академией, которая, несмотря на доклад Гюссена, пришла к абсолютному отказу считать магнетизм серьезным предметом. Ты, конечно, знаешь, что я говорю о решении Академии в 1887 году по инициативе доктора Дюбуа д’Амьенса.