Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Мне осталось жить недолго, жизнь прошла, как смутный сон.
Речь моя не след на море — поколений многих стон.
Если мысль моя бессмертна, разве смерть моя — урон?
Откровению страдавших не страшна гроза времен».
Так, склонившись над могилой, свой рассказ закончил он.

Барзигар, почтенный, правду я скажу тебе теперь!
Тут не вымысел досужий, ты словам моим поверь.
Революции народной стук все явственнее в дверь.
Жизни радостной, свободной жаждем, не страшась потерь.
Над покойником молитву я сегодня прочитал.

Над иранцами сегодня мудрашуй царем слывет,
И толпа ему подобных все за деньги продает.
Лишь один поэт-безумец — болью сердца он поет,
Он таит надежду в сердце и свободы светлой ждет.
Я не мог бы откровенней высказать свой идеал.

День, словно солнца медный щит,
Был опрокинут и разбит.
Вздох дня вздымается, как дым,
И слезы звезд текут над ним.
Он вязнет, голову клоня,
Кончается явленье дня,
И над поверхностью земной
Взлетает занавес ночной.
Земля скрывается в тени,
На небе синие огни.
Ночь — декораций торжество —
Красавица и волшебство.
Сияют звезды в облаках,
Как изумруды на шелках,
А купол, как простор морской,
В нем фей купающихся рой.
На небе искрится всегда
Зелено-желтая звезда,
И в сцене ночи лунный лик,
Короною из тьмы возник.

Темной ночью над лесом густым
Ветер мчится, ломая кусты,

Гонит к каждому дереву страх,
И рождаются тени в ветвях.

Все пространство становится сном,
Видишь черта за каждым кустом.

Ропот дивов и злобных пери
Мучит страхом сердца до зари.

Дивы мысли людские крадут,
Чтоб бессилен стал разума суд.

Страх сметает течение дум,
Подозренья приходят на ум,

И растерянность, будто вот-вот
Бес врасплох на тебя нападет.

Ветер хлещет безжалостно нас,
Так, что сыплются искры из глаз.

Он со снега одежду сорвал,
Снег ложится холмами у скал.

Всюду хищные гули — взгляни,
Как монгольское войско они.

Гули злобно зубами скрипят,
На земле воцаряется ад.

Все деревья от чертовых рук,
Стали символом гибельных мук.

Черной ночи волос пелена,
Словно гневного моря волна.

Обернулись шипами цветы,
Бьется пламя в когтях темноты.

Войско звезд, прорезающих мрак,
Притаилось для новых атак.

Все грозней рокотанье реки,
Это лев, разорвавший силки.

От пощечин взбешенных ветвей
Стали неба ланиты темней.

Лев со страха укрылся в траву,
Словно мыши, нерадостно льву.

Птичий голос, как девичий стон,
Ураганом во мглу унесен.

Ручеек по опавшей листве,
Как змея проползает в траве.

Ветви крепко друг в друга впились,
Обезумев сплелись и свились.

Травы, словно кинжалы, вперед
Наклонились, чтоб впиться в живот.

Грохот бури не молкнет в ушах,
Бьет по темени молнией страх.

Кто не будет испугом томим,
Если клекот орлиный над ним?..

Но едва показалась луна,
Наступила кругом тишина.

И от райской улыбки луны
Разлетелись полночные сны.

Принес мне вестник-ветер твой дивный аромат,
Опять любовью сердце поет на прежний лад.

В мечтах о том, как розу обнять осмелюсь я,
Я каждый день, как ветер, бежал к тебе назад.

Алеет кровью сердце, как утренний бутон;
Придешь — себя раскроет цветок, свиданью рад.

Твое слезами имя пишу я на лице,
Когда уста о милой совсем не говорят.

Мы с мотыльком и ветром, желанный алый куст,
Тебя повсюду ищем, как драгоценный клад.

Ты знаешь, что досталось весне моей любви?
Цветок тоски жестокой передо мною сад.

Лекарство жизни сердцу — багряное вино,
Когда его с любовью ко мне в кувшин струят.

И если устремляю я очи на тебя,
Слезами омываю мой дерзновенный взгляд.

Когда рыданья горло сжимают соловью,
С тобой, певец весенний, я по страданью брат.

Раз женщина с новым знакомым вдвоем
Вела разговоры о том и о сем.

Не знаю, о чем их беседа была,
Но вскоре ханум на себя перешла.

Она рассказала один на один,
Что мужа лишь знала она из мужчин.

В ответ улыбнулся ей гость молодой
И вежливо молвил, кивнув головой:

«Я верю, конечно, рассказу ханум,
Но мне не идет состраданье на ум».

Взгляни: на небесах блестящая луна, —
Как мать Исусова, всегда чиста она.
Печальная луна на ложе неба спит,
Как Мариам моя, стыдлива и бледна.
Серебряная грудь, закутанная в шелк,
Как туберозы цвет под синевою сна.
Луна у облака — ланита Мариам,
Что черным локоном ее обведена.
А слез моих роса, упавшая пред ней, —
Созвездие Плеяд на черноте без дна.
Луна — чело моей любимой Мариам,
Иль груди маленькой и нежной белизна,
Или ее лицо в сиянье чистоты,
Иль зеркало, а в нем — любовь отражена.

Моя постель —
Жемчужница пустая.
А ты, о жемчуг мой, —
На шее у других.

Дверь отворите!
Свечи внесите!
Нард воскурите!
Сбросьте завесу с лунного лика!
Может быть, тот, кто сейчас на пороге,
Друг наш, потерянный нами в дороге.

Там, за высокой горой,
Около синей реки
Жило желанье мое —
Девушка Галия.
Думалось мне, что она
Была рождена для того,
Чтоб я ее страстно и бурно любил
И сладко любила она меня.

И ведомо вам —
Молчальники-звезды в ночи,
Как счастливы были мы,
Под сладким хмелем надежд.
Сверкала радость в очах,
И чистой была она.

О, сплетницы, в злобе своей,
Когда не оглохли вы,
Развяжите подлый язык,
И откройте мне клевету,
Что родник замутила наш.

И вот между ею и мной
Лежит широкая степь,
Глухая вьется тропа,
Стоит высокий утес.