Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

И призрак мне кладет на сердце руку
Холодную, как скользкая змея,
Как бы смиряя в сердце злую муку.

Не опуская глаз, на призрак я
Гляжу Он клонится без слов, без звука,
Подмигивает: «Спи! Я смерть твоя!»

Под крышкой металлического гроба
Проклятая навеки опочила,
Та, чья когда-то глупость или злоба
Нас разлучила.

Смотрел я, как ее заколотили,
Как тесный гроб был обручами схвачен,
Как, в склеп поставив, камнем привалили.
Навеки, значит.

А ты склонилась в траурной вуали,
В прощании участвуя слезами,
Но чувства в глубине твоей молчали
О той, что в яме.

Хоть было жарко, я стоял холодный,
Так близко от тебя в немом волненьи.
Бил, словно вихрь, в мое воображенье
Рассказ народный.

«Тот, кто убил и не набрался силы
Смертельную принять за грех свой муку,
По смерти из разверзшейся могилы
Протянет руку».

По бледности твоей, слезинкам редким,
Твоим глазам, что в грусть замкнулись оба,
Хотел понять я: может быть, простерлась
Рука из гроба?..

Никогда тебя не клял я,
Хоть тоска была сверх сил.
И насмешки, и обиды
Молча я переносил.

За тебя боюсь я, зная,
Что любовь — недобрый бог.
Коль один его унизит,
То к обоим он жесток.

И, когда любви несмелой
Ты казнила чистоту,
Разве знала, что казнишь ты
Жизнь мою, мою мечту?

Знала ль ты, что разрушаешь
Счастья собственного храм —
То, чего судьба так мало
Уделять привыкла нам?

Разве знала ты, что вскоре —
Только взмах один пером —
Ты не раз заплачешь горько
Над растоптанным добром?

Ты плачешь. Частые слезинки
По твоему лицу стекают
И чуть заметные морщинки
На нежной коже оставляют.

Ты плачешь. Ты, что оттолкнула
Мою любовь, разрушив счастье,
Теперь напрасно молишь, ловишь
Хотя бы капельку участья.

Напрасно за собою манишь
Всех несравненной красотою.
Холодный труп любви убитой
Лежит меж ними и тобою.

Уходят дни, ты вянешь горько,
Тебе уже не быть любимой,
Ты только памятник надгробный
Надежды, промелькнувшей мимо.

На тебя я не в обиде, доля,
Ты, ведя меня, была мне другом.
Чтоб колосьями шумело поле,
Все цветы срезают острым плугом.

Долго плуг скрипит по чернозему,
И цветы разбросанные вянут,
А душа, окутана в истому,
Погружается в немые раны.

Ты идешь за плугом и бросаешь
В черные царапины и раны
Семена надежды и вдыхаешь
Обновленной жизни дух румяный.

Ночь холодна. За непроглядной далью
Снег падает на город без конца.
Здесь встретишься с могильною печалью.
О, как страшны черты ее лица!

Огни горят, и светлыми кругами
Блестит кровавый отблеск на земле,
И кажутся таинственными снами
Фиакров фонари в туманной мгле.

На тротуарах множество прохожих.
Цилиндры, шубы, туалеты дам,
И рваные лохмотья видны тоже.
Все движется, толпится тут и там.

И я в толпе блуждаю одинокий,
Стараясь убежать от дум своих,
Но неотступны думы и глубоки,
И в сердце я ношу повсюду их.

Я, словно тот, кто тонет и рукою
Хватается за ветки, камыши, —
В чужой толпе, снедаемый тоскою,
В любом лице ищу родной души.

Я вдруг оцепенел… и встрепенулся,
Из онемевшей груди рвался стон,
Бежать хотел, но и не шевельнулся,
Как обухом тяжелым оглушен.

Не обух то. Она передо мною!
И я узнал овал ее лица;
Красивою тряхнула головою,
Взглянула на прохожего юнца.

И оглянулась вновь. О, эти очи!
Так глубоки и так черны, как ночь,
На миг блеснули мне во мраке ночи, —
И двое те уже спешили прочь.

А я стоял, как столб, — не слушал звуки,
С толпою колыхался весь в снегу,
Не чувствовал ни холода, ни муки,
Огонь сознанья гас в моем мозгу.

«Она!» — из сердца вылетело слово,
Как власть его волшебна и страшна!
Как жернов мельничный, оно готово
На грудь мне лечь, словечко то: «она!»

«Царевнин сон», она, цветок любимый,
Что так была когда-то хороша!..
О, аромат ее неповторимый,
Которым и сейчас пьяна душа!

И мнил я, что она одна такая,
Ей нес все думы, весь сердечный хмель,
Я видел в ней, следы ее лобзая,
И красоту, и милой жизни цель.

Та, что меня одним своим ответом
Могла героем сделать навсегда,
Жизнь озарить неугасимым светом
Надежды и высокого труда,

Та, что в руке от рая ключ держала
И в топь его закинула на дно,
Волшебного мне слова не сказала,
Но, может быть, ее грызет оно.

Не словом, нет, одним холодным взором
Она меня столкнула в ров без дна…
Кто ж там внизу, под грязью и позором,
Кто там, погибший до конца? Она!

Скажи мне, призрак, что за злая доля
Тебя с вершины бросила во тьму?
Кто смел и красоту и пышность поля
Втоптать в болото? Как и почему?

Иль холод, голод и сиротства слезы,
Иль страсть, что сердце бедное рвала,
Склоняя волю, словно буря лозы,
Тебя на торг постыдный привела?

О, погоди! Зову тебя, сгорая;
Могу любовью чудеса творить;
На самом дне найду я ключ от рая;
Сумею рай замкнутый отворить.

Не слышит? С ним исчезла в мраке ночи
И смертной болью взор мой обожгла;
Когда б мои теперь ослепли очи,
Душа моя покой бы обрела.

Увядшие листья! умчитесь в туманы,
Развейтесь, легки как дыханье!
Немые печали, открытые раны,
Замершие в сердце желанья.

По листьям увядшим не вспомнишь прохлады
Лесной и деревьев высоких.
Кто знает, какие душевные клады
Вложил я в убогие строки.

Те лучшие клады растратив впустую,
Тропою печальной и снежной,
Как нищий с котомкой, один побреду я
Навстречу беде неизбежной.

Где Сан течет зеленый, в Перемышле,
Стоял я на мосту с тяжелой думой,
Я думал о тебе, душа моя,
О счастье том, что, словно сонный призрак,
Явилось, улыбнулось и исчезло,
Оставив сожаленье по себе.
И повесть мне одна пришла на ум,
Которую я здесь над Саном слышал.
Зима была, замерз зеленый Сан,
И на блестящем ледяном покрове
След от саней крестьянских был заметен.
То воскресенье было. В самый полдень —
Сияло солнце — люди шли из храма,
Искрился снег, вокруг народ толпился,
Над Саном гулко голоса звучали.
Но вот за Саном в оснеженном поле
Вдруг зачернело что-то, колокольчик
Звенит, копыта по земле замерзшей
Стучат, и по утоптанной дороге
Четверка мчится. Упряжь дорогая
Блестит на солнце, и быстрее вихря
Летит карета, и бичом возница,
Как выстрелами, щелкает…
А бедный
Народ глядит на это появленье.
Он поражен. Кто мог бы это ехать?
Здесь никогда еще таких упряжек
Не видели. И старики и дети
Глазеют и не могут догадаться,
Кто едет так — откуда и куда.