Франсиско Веладо - Кокосовое молоко

— Ну, а мой мул стоил двести песо, не бог весть что, но зато я ничего за него не должен: купил за наличные.

— Я тоже. И так доволен своим мулом, что ни за что не продам его.

— Говорят, что дон Крус давал тебе за него, сколько ты заплатил и револьвер впридачу.

— Да, только я не захотел. Это был кольт с длинным дулом, который он купил у одного торговца скотом из Сонсонате.

— Я знаю. Говорят, что он дает осечку.

— Вот видишь. Поэтому торговлю надо вести не в обмен, а за наличные.

Как вы уже заметили, в разговорах не хватало прежнего очарования литературы и политики.

Мастер Пулачо был очень болен.

Он обратился к лекарю ньо Пио Теше, который определил у него какие-то «осложнения во внутренностях» и прописал втирания в копчик. Мне кажется, что эта мазь была из костей барсука и жира змеи масакуаты, хотя нинья Элихия и отрицала это.

От такого лекарства ему сделалось хуже.

Он начал волочить ноги!

Когда же он перестал цитировать Бристольский альманах, я понял, что дела его плохи.

Теперь он заводил разговор о своем любимом произведении не для того, чтобы рассказывать об анекдотах, помещенных в нем, а лишь для того, чтобы поговорить о лекарствах, которые там рекомендовались.

— Эти пилюли Холлогуая, должно быть, те же, что и у Бристоля или, кто знает… может быть, я их спутал с пилюлями Гамамелиса. Как-нибудь надо будет заглянуть в альманах. У этих Ленмана и Кемпа такие запутанные названия… Уф, какая жара!

Лишь единственный раз я видел его очень довольным, как в прежние времена: это было в тот день, когда он рассказал мне о некоторых сплетнях.

— Поверишь ли, эта насмешница донья Пепа, соседка, говорит, что твоя тетка вышла за меня замуж, потому что… с некоторых пор… понимаешь? Ну, говорят, что я был ее возлюбленным… — Когда он повторял эти сплетни, у него блестели глаза и с лица не сходила довольная улыбка. Тотчас же он с усилием вспомнил что-то и проговорил:

— «Тот, кто сказал — соседки, хотел сказать гарпии», — как говорится в некоторых стихах у Ленмана и Кемпа.

Такова история незабвенного мастера Пулачо.

Армения должна быть всегда благодарна ему за два больших благодеяния: запрещение пить ту воду, которая не позволяла носить застегнутыми рубашки, и смену того названия, которое напоминало о расстегнутых рубашках.

Он действительно был реформатором своего поселка и своих сограждан.

Ему лишь не хватало немного смелости, наглости и саморекламы. Если бы он хвастался своим талантом и эрудицией, как это делается сейчас; если бы он громко говорил о капитале, который приобрел в честном бою, либо обобрав ближнего, либо обманув национальную казну, тогда он действительно был бы достойным восхищения и уважения гражданином.

Несмотря на эти недостатки, довольно неудобные в современную эпоху, я пытался последовать его примеру.

И мне пошли на пользу его уроки.

У него я научился осторожности журналиста и вежливости, с какой говорю о мошенниках, как вы уже это сами заметили; хотя я действую иным способом. Потому что я говорю публично в печати то, что он говорил по секрету лишь своему наперстнику. Но я научился также и кое-чему еще лучшему: убедительной уловке с ремнем. Все мои друзья знают, что он висит у меня за дверью, чтобы защищать меня от некоторых милых коллег.

А кроме всего этого, мой дядя оставил мне в наследство единственное богатство, которое у меня есть: револьвер и мула.

— Так богу не угождают, — говорила соседка нинье Маркос. — Нет, так не угождают. Вместо того чтобы разводить легион кошек, как это у вас заведено, вы бы лучше взяли на воспитание сироток.

— Да знаете… — И нинья Маркос покашливала.

Это была благочестивая старушка со странностями, одиноко жившая в своем большом родовом доме с двумя внутренними двориками, где никогда не раздавался человеческий голос и слышались лишь вопли котов.

Она была богата и тратила много денег на алтари, процессии и церковные праздники. Утверждали, что она не скупится и на дела благотворительности. Тем не менее она не склонна была последовать совету соседки. Служанок у нее не было. Зачем? Все они безбожницы и в безумии своем думают только о плотском.

Весь день нинья Маркос проводила в церкви. Отстояв обедню и прочитав положенные молитвы, она возвращалась домой, покупала необходимые припасы и стряпала себе скудный обед.

— Нет, так богу не угождают, — твердила добрая соседка. — Почему вы не хотите поступить, как я вам говорю?

— Знаете… — сказала наконец старуха. — Знаете… Да простит меня бог, но за кошек мне не так стыдно, как было бы стыдно за приемных дочек.

— Ах, будет вам! С девочками, которые поселятся у вас, не может случиться ничего плохого: ведь без вас они не будут выходить на улицу. Скажите «да». Я знаю трех миленьких крошек, очень серьезных, о которых некому позаботиться. Вы бы посмотрели на них! Завтра я их приведу.

— Нет, ради господа! Не хочу брать на себя ответственность. Не хочу, чтобы в моем доме с ними случилось…

— Но что с ними может случиться? К вам в дом мужчины не ходят.

— Нет, конечно, нет!

— Девочки будут выходить на улицу только с вами…

— Разумеется.

— Только в церковь и на рынок.

— Да…

— И тотчас же опять под замок. У них и случая не будет с кем-либо заговорить. Сделайте доброе дело. Завтра вы познакомитесь с этими бедняжками.

— Нет, завтра, нет. Погодите, я должна прежде посоветоваться со священником.

— Ладно, советуйтесь.

И так как священник — само собой разумеется — сказал «да» и так как нинья Маркос, несмотря на свою щепетильность, была воистину человеком доброй души, она с радостью взяла к себе трех сироток, которых привела к ней соседка.

Большой дом наполнился щебетаньем и лепетом. Он напоминал клетку — до того пустую, — в которой поселились прелестные птички, счастливые и в неволе. Теперь здесь раздавалось не одно лишь мяуканье. В доме звенели хрустальные голоса девочек и шелестел мягкий и ласковый голос старушки:

— Марсела, подмети коридор.

— Хуана, доченька, поди зажги огонь.

— Элена, налей-ка воды в кувшин.

Они послушно выполняли свои обязанности и на все распоряжения старушки отвечали: «Да, матушка».

Но иногда у них возникали преинтересные разговоры:

— Матушка, вы не обратили внимания на Бабочку? Она такая грустная, ничего не ест.

— Матушка, со вчерашнего вечера Принц ходит сам не свой. Посмотрите, какие взгляды он бросает на Бабочку.

— Послушайте, какие крики на крыше, матушка. Завиток, Трубочист и Горох играют в чехарду с Дикой Розой.

Так жили эти малютки. Старушка была столь же невинна, как и они. Когда девочки выросли — всем трем вместе было уже почти пятьдесят весен, — добрая сеньора не делала ничего, не посоветовавшись с ними.