Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Как обычно, каждый вечер посиживал Сали Яшар на своей скамейке. Но коварен был холодный ветер, дувший с моря. И однажды Сали Яшар простудился и слег. Поначалу он думал, что болезнь пустяковая, верил, что вскоре поправится. Подмастерья продолжали работать; как и прежде, звенели удары их молотов. Но вот Сали Яшару стало хуже, подмастерья не могли уже больше работать одни, и стук молотов внезапно смолк. Это молчание испугало Сали Яшара. Только тут понял он, что тяжело болен и может умереть. Он не боялся смерти, потому что за долгую свою жизнь успел обо всем передумать, приготовился и к смерти. Но, как каждый человек, был он слаб, и мысли его с неодолимой силой возвращались сейчас к тому, что было для него всего милей и дороже. Ничего он не ждал, ничего не желал — только бы поскорее увидеть свою единственную дочь. Он любил ее, как любил всех своих детей, но она была красива, и ее образ сливался с образом его первой жены, на которую дочь была похожа. А это напоминало ему те времена, когда он был беден, — скуден был его хлеб, но сам он был молод и счастлив.

Послали нарочного, чтобы сообщить обо всем дочери и привезти ее. Сали Яшар точно рассчитал время, необходимое для дороги, но дочери все не было. Она должна была приехать еще вчера, но вот и сегодня не приехала. И все нет ее, хотя на дворе стоит поздняя ночь. Сали Яшар был добрым человеком и никогда никого не упрекал, но теперь он не в силах был сдержать себя: сердился, кричал, обвинял дочь в неблагодарности. От волнения и тревоги ему в течение дня дважды становилось худо, и приходилось брызгать ему в лицо холодной водой, чтобы привести в чувство. Ослабевший, потерявший способность ждать и надеяться, он лежал навзничь в постели; голова его была обвязана белым платком, из-под которого выступали приложенные к вискам две половинки лимона. На полу дремала его старуха жена, тоже обессилевшая от усталости.

А ночи снова стали теплыми. Окна были открыты, во дворе чернели акации, а сквозь их листву струился белый свет месяца. Тихо было в селе, даже лая собак не слышно. Только время от времени пролетит сова, и плаксивый крик этой птицы зловеще пронижет темноту ночи, будто зов самой смерти. Затем снова все стихало, лишь чернели ветви акации, повисшие в серебряной паутине лунного света. Как ни напрягал слух Сали Яшар, он ничего не слышал, кроме какого-то неясного шума, и вскоре понял, что это стучит кровь в висках.

Внезапно он вздрогнул: где-то катилась телега. Она постукивала тяжело и глухо — должно быть, взбиралась на какой-то пригорок; но вот она прогромыхала под гору, замолкла и, наконец выйдя на равнину, быстро покатилась и запела! Сердце у Сали Яшара забилось. Он приподнялся в постели, вслушался. «Это Шакире, — подумал он, — это она!» Не могло быть сомнения — ему говорили об этом металлические звуки, которые звенели в ночи, летели из-под колес, как белые птицы, и, проникая сквозь листву акаций, струились вместе с лучами месяца; они проникали в окна, неся с собой блеск знакомых глаз, знакомую улыбку, говоря: «Едет! Едет!»

Что-то теплое и нежное шевельнулось в груди Сали Яшара. Он попытался встать. Кровать заскрипела под ним, и жена проснулась.

— В чем дело? — спрашивает она, глядя на него с испугом.

— Вставай, Шакире едет.

— Шакире? Неужели? Где?

— Слушай! Телега…

— Эх, телега… Мало ли телег проехало!..

Но глаза Сали Яшара горят, и его повелительный жест заставляет ее замолчать.

— Слушай! — повторяет он, показывая рукой на окно.

Затрепетали листья акаций, расплетая паутину лунных лучей, в окна каплями теплого дождя хлынула звонкая песня колес. Телега уже совсем близко. Отчетливо слышно, как она направляется к их двору, останавливается. Фыркают усталые кони, раздаются мужские голоса, и среди них голос Джапара. А вот и шаги за окном, под самыми акациями, и голос Шакире! Старуха бежит к дверям. Две слезы показываются на глазах Сали Яшара, теплыми струйками катятся по лицу и падают на землю…

Прошло больше месяца. Сали Яшар давно выздоровел и работал в своей кузнице. Он остался жив потому, что, как сам говорил, смерть приходит не тогда, когда к ней готовишься, а когда меньше всего ее ждешь. Но обо всем этом он уже больше не думал. Страдания и боль быстро забываются, стоит лишь вернуться здоровью.

Дочь его несколько дней тому назад уехала, и сейчас Сали Яшар, как и прежде сидя каждый вечер на своей скамейке, чаще всего думал о ней. Сколько радости принесла она с собой! До ее приезда большой просторный дом, выстроенный Сали Яшаром с расчетом, что в нем будет жить много народу, и защищенный от любопытных глаз высокой колючей оградой, походил на гробницу. Тихо было вокруг, пустынно, мертво. Только немощная, больная старуха жена бродила взад и вперед, словно привидение, да сам он — редкий гость в собственном доме. Но вот явилась молодая, красивая женщина; она ходила по комнатам, бегом спускалась по лестнице, гуляла под акациями и, озаренная солнцем, а потому еще более прекрасная, выходила в сад и останавливалась среди роз. Слышалась песня, звучал смех — дом ожил. Многим может господь одарить человека, но нет дара драгоценней, чем красота. Что ни молвит Шакире — все красиво, что ни сделает — хорошо. Он и сам, можно сказать, выздоровел потому, что этого пожелала Шакире. А стоило ей пожелать чего-нибудь, как все казалось и становилось возможным.

Словно ребенок была Шакире, жить не могла без игр и развлечений. Когда все в доме было вымыто и прибрано, она принялась рыться в старых сундуках, где хранились тяжелые, дорогие старинные одежды — наряды ее матери, первой жены Сали Яшара. Резвая, шаловливая, она затеяла каждый день наряжаться то в один, то в другой убор. Для нее это было не более чем забава, а у Сали Яшара сжималось сердце, потому что перед его глазами вставали воспоминания и видения другого времени, иных дней.

Однажды, вот так нарядившись, она вошла к нему с разноцветной пряжей и мотком золотых ниток в руках, села у окна и принялась вышивать платок. Жесткими широкими складками переливался алый атлас ее шальвар, а по золотому шитью синей безрукавки, облегавшей грудь, горели и рассыпались мелкие искры. И казалось, никогда еще не была она так хороша: тонкие брови дугой, лицо белое, круглое, глаза обрамлены черными ресницами, как темный колос пшеницы остями-усиками. Шакире молча вышивала свой платок, но было видно, что думает она о чем-то другом, потому что на лице ее играла улыбка. Вот, заглядевшись на мгновенье в окно, она откусила золотую нитку, потом опять склонилась над вышиваньем, еще шире улыбнулась и, не глядя на Сали Яшара, спросила:

— А что Джапар? Как он поживает?

Сали Яшар вздрогнул. Показалось ему, что как-то вечером он видел у своего дома огонек цигарки Джапара.