Йордан Йовков - Старопланинские легенды

— Прикончили нашу Рыжуху, — говорил дядюшка Митуш. — А может, и нет… может, бродяжничает… Нет, должно быть, прикончили. Небось валяется в какой-нибудь яме.

Но однажды утром собака вернулась, так же неожиданно, как и прежде. И началась та же история: радость, еда до пресыщения, преданные глаза. А через несколько дней она снова стала дичиться, думать о чем-то своем, уходить от людей. Ко всему прочему она, как и всякое живое существо, не могла отстать от некоторых своих недостатков и скверных привычек. Когда она возвращалась домой, прыгая то на трех, то на четырех лапах, казалось, что возвращается безобидный мирный путник. Но куда она все-таки бегала? То ли на виноградники, то ли на кукурузное поле (она страшно любила зрелый виноград и молочные початки), где сторож не раз стрелял в нее дробью. Как по обязанности, она обегала все поля, где работали люди, и воровала у пахарей сумки с хлебом; тогда на нее отовсюду кричали: ату, ату, ату! В окрестных селах она, угодливо виляя хвостом, пробиралась в дома и там безобразничала.

Однажды Галунка — в этот день Васил был в городе — прибежала испуганная и сказала, что по чердаку кто-то ходит. Прибежали батраки, принесли ружье. Хозяйский дом с задней стороны был низкий, почти вровень с землей, так что через небольшую дверцу можно было попасть прямо на чердак. Все ждали, что сейчас выволокут с чердака какого-нибудь разбойника, и вдруг Марин, самый смелый из батраков, появился, толкая перед собой, как овцу, рыжую собаку. Она засунула голову в жестянку из-под масла и не могла ее вытащить. Важно покачивая головой, как поп камилавкой, собака не видела, куда она ступает. Все попадали со смеху, Аго выл, как волк.

Кое-как высвободили ее голову из жестянки; собака, встряхивая то одним ухом, то другим, отбежала подальше, чтобы кто-нибудь не запустил в нее камнем, и легла. Все думали, что теперь виноватая, пристыженная собака убежит куда глаза глядят. Но она прожила на хуторе еще довольно долго и исчезла, как обычно, нежданно-негаданно.

Прошло много времени. Сколько? Никто не считал. Много. Как-то с хутора пропало два вола, да еще самых лучших, — Балан и Чивга, крупные, белые, как снег, с огромными, как у оленей, рогами. Дядюшка Митуш велел трем-четырем батракам отправиться на поиски. Пошел и он сам. Побывал в двух или трех селах, заходил в разные дома, какие только собаки не лаяли на него — и белые, и черные, и рыжие. Но он ни разу не вспомнил об их Рыжухе. Словно такой собаки никогда и не было.

Домой дядюшка Митуш возвращался, не зная, нашлись ли волы, усталый, расстроенный. Шагая в темноте, он услышал собачий лай, и, не успел он опомниться, три громадные собаки — одна из них была светлее, чем другие, и в темноте казалась белесым пятном — налетели на него и чуть и не искусали. Злее всех наскакивала белесая собака.

— Стой! Кто идет? — с неприязнью произнес громкий голос, и из темноты вынырнули две черные тени. Это были пограничники. Сверкнули штыки на винтовках.

— Ты куда? За границу бежишь, а?

— Да вы что?.. Какая граница?.. Я своих волов ищу… Какая еще граница?..

— Поговори у нас. Иди прямо! Ты кто такой?

— Я волов своих ищу. Вы что, ребята? Я с хутора Хаджи Петра. Митуш я, Митуш…

Солдаты пригляделись и узнали дядюшку Митуша. Он незаметно для себя забрел, на границу. Солдаты все-таки отвели его на заставу Расспросили его, разговорились и все выяснили. Когда солдаты сели за стол, они даже угостили дядюшку Митуша. Во время еды в дверь все заглядывала какая-то рыжая собака и ждала, когда ей что-нибудь бросят.

— Смотри-ка! Наша Рыжуха! — вырвалось у дядюшки Митуша. — Когда она к вам прибежала? Это наша собака.

— Как ваша? Это наша собака, — сказал один солдат.

Рыжая собака узнала дядюшку Митуша, обрадовалась, завиляла хвостом.

— Вот, глядите, узнала, — сказал дядюшка Митуш. — Рыжуха, как дела, Рыжуха?

Дядюшка Митуш рассказал историю рыжей собаки, рассказал и о некоторых ее подвигах. Под конец под смех солдат он сказал:

— Ну как, теперь отдадите? Можно мне ее забрать?

— Как это забрать? — сказал начальник заставы. — Это наша собака. Она, да будет тебе известно, зачислена на рацион и получает на день по килограмму кукурузной муки. Как это забрать…

— Нет так нет, — уступил дядюшка Митуш. — Не буду забирать. Значит, и она стала солдатом? Рыжуха — солдат? Ну, пусть служит, пусть…

Но после того как провожавшие его солдаты вернулись на заставу и дядюшка Митуш пошел дальше один, ему припомнилось все, что с ним произошло, и он страшно рассердился, вспомнив, как рыжая собака чуть его не укусила. «Как же это она не узнала меня?.. Как же можно меня не узнать? — думал дядюшка Митуш. А может, хотела выслужиться?» Гнев его не проходил. Повернувшись назад и посмотрев на заставу, он сказал про себя: «Прибежишь еще ко мне, я тебе тогда покажу».

Но собака не пришла. Как-то раз дядюшка Митуш встретил одного из солдат, задержавших его на границе.

— Парень, как там наш солдат? — спросил он. — Служит?

— Какой солдат?

— Рыжая собака… Наша собака. Служит еще?

— Ах, вот ты о ком. Ее уже нет у нас, — ответил солдат. — Убежала.

Дядюшка Митуш надеялся, что теперь-то собака вернется. Но проходили дни, а ее все не было.

Она вернулась только осенью. Была темная ночь, шел дождь. Дядюшка Митуш услышал какой-то шум, будто кто-то пытался открыть дверь. В тот год было много случаев угона лошадей. Конокрады, румынские цыгане, делали подкопы под стены конюшен, забирались внутрь и уводили лошадей. Мысль об этом перво-наперво пришла в голову дядюшке Митушу. Он взял ружье и, не открывая двери, вышел черным ходом и стал обходить конюшню, чтобы застать воров врасплох. Смотрит, слушает — никого. Но все же что-то у двери было — нет, это был не человек, а что-то другое. Дядюшка Митуш подошел поближе: к дверям жалась собака. Вблизи он увидел: это была их Рыжуха.

Дядюшка Митуш вернулся назад, открыл дверь, принес лампу. Собака от радости хотела прыгнуть на него, но, боясь, что она его испачкает, дядюшка Митуш прикрикнул на нее. Она испуганно свернулась у стены. Мокрая, тощая, она время от времени лизала большую кровавую рану на передней лапе и все жалась к стене, дрожа всем телом и глядя на дядюшку Митуша скорбными, человеческими глазами…

Перевод Г. Чернейко.

Васил пригнал с базара двух молодых кобыл. Отвязал их от телеги и выпустил на обнесенное каменной оградой гумно, которое в ту пору пустовало. Обе лошади были только что пойманы в табуне, еще совсем необъезженные, дикие, привыкшие к свободе. Дядя Митуш и работники, стоя в воротах, любовались этими действительно красивыми животными. Но, любуясь, они в то же время опытным взглядом подмечали в них те или иные черты характера. Одна кобылка была рыжая, и звали ее Айя (она — майского приплода), другая — вороной масти и клички не имела. У каждой шея обвязана новой веревкой, конец которой волочился по земле. И, кроме нее, ничего — ни узды, ни недоуздка, ни хомута. Их копыта, незнакомые с подковами, чрезмерно разрослись в ширину. Густые хвосты падали до самой земли.