Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Айя была более живая, более резвая. Когда дядя Митуш вошел к ним, она испуганно шарахнулась и бросилась бежать. Но, встретив на пути каменную ограду, стала метаться вдоль нее, ударяясь грудью. Дядя Митуш подошел ближе. Айя проскользнула между ним и оградой и умчалась на другой конец гумна. Потом, как это делает каждая испуганная лошадь, обернулась, чтобы прямо взглянуть в лицо опасности, насторожила уши, чуть-чуть шагнула вперед и громко зафыркала, словно захрапела. На ее блестящие агатовые глаза упала черная прядь гривы.

Пока Айя бегала взад-вперед, вороная кобылка вела себя спокойно и сдержанно. Но она все время ходила за Айей, все время старалась быть рядом с ней, словно хотела ее успокоить и защитить. Васил сказал, что та и другая — родные сестры и что Айя — младшая. На следующий день их впрягли в телегу и начали приучать к упряжке. Ровное поле вокруг хутора было очень подходящим для этого местом. Айя сопротивлялась, прыгала, мотала головой. Она то бросалась вперед и вставала на дыбы, то приседала, норовя лечь. Удары кнута и крики работников приводили ее в бешенство. Кроме вожжей, которыми правил дядя Митуш, у Айи вокруг шеи была обвязана длинная веревка, конец которой держал в руках один из работников. При помощи этой веревки он сдерживал ее и не давал ей бросаться в сторону от намеченного пути. На вороной кобыле тоже оставили веревку, но в этом не было ни малейшей надобности. В то время как Айя, вся покрытая потом, билась и мучила себя, вороная кобылка проявляла полную покорность. Чтобы как-то помочь своей сестре, она двигалась туда же, куда двигалась Айя, и тотчас же останавливалась, лишь только остановится Айя. Казалось, забывая собственные страдания, она думала исключительно об Айе.

Наконец Айя поняла, что сопротивляться бесполезно, бросила свои фокусы и, окинув затуманенным взором лежащую перед ней широкую равнину, где ей приходилось в быстром беге спасаться от волков, помчалась во всю мочь вперед. Вороная кобылка последовала ее примеру. А дядя Митуш и работники только того и ждали. Работники, державшие в руках веревки, едва успели вскочить в телегу. Телега с треском понеслась по степи. Лошади, не разбирая дорог, мчались, то и дело меняя направление. В конце концов, усталые, взмыленные, дойдя до полного изнеможения, они покорно стали повиноваться вожжам. Тогда дядя Митуш повернул их обратно на хутор. Там, соскочив с телеги, он подошел к ним. Айя, ослабевшая, мокрая, как после купанья, вся дрожала. Вороная кобылка, хотя была не менее утомлена, стояла не дрогнув, словно боялась пошевелиться, чтобы не накликать на Айю новой беды. Дядя Митуш, остановившись перед Айей, погладил ей лоб, потрепал по холке и дунул в ноздри. То же самое он проделал с вороной кобылкой. Затем их выпрягли, ввели в конюшню и привязали к яслям.

Два месяца спустя Васил возвращался из города. Айя и черная кобылка так хорошо чувствовали себя в упряжке, будто родились в ней. На каждой из них был новый хомут, пропитанный для мягкости дегтем, ожерельник с узором из синих камешков, на лбу — алый помпон. Эта сбруя очень красила их, особенно мчавшуюся с высоко поднятой головой Айю. Васил сегодня гнал как сумасшедший. Кобылки переходили с рыси на галоп и с галопа снова на быструю рысь. От города не пробежали еще и пяти километров, а уже были в поту.

У чешмы, вблизи паровой мельницы и корчмы, Васил сделал привал. Айя, казалось, не чувствовала никакого утомления. Она стояла, вздернув кверху голову, и нервно грызла удила. Вороная кобылка, которой прикрепленные к узде, по обеим сторонам глаз, шоры не позволяли видеть Айю, изогнула шею и повернула голову настолько, что смогла наконец взглянуть на сестру, обнюхать ее и коснуться ее морды. После этого она приняла прежнюю покорную позу.

В дверях корчмы появился слесарь Велико. Фуражка у него была заломлена на затылок, и кудрявые волосы развевались вокруг лба. Через плечо на широком ремне висела гармоника.

— А, дядя Васил! Здравствуй! — закричал он. — Не подвезешь меня до села? Угощу. Эй, вот это кони! На таких конях я люблю ездить. — Но, подойдя поближе, удивился. — Постой… Да ты откуда теперь? Когда успел их так взмылить?

Васил отчаянно махнул рукой.

— Что их жалеть — так и так им подыхать. Доктор сказал — больны сапом. Хочет их застрелить. Ну, садись, поехали.

— Подожди, угощу.

— Не надо.

Велико, все еще удивленно тараща глаза, полез в телегу. Пока он усаживался, его гармоника самостоятельно издала несколько аккордов. Васил стал рассказывать о том, что и как сообщил ему ветеринар.

— Что их жалеть — так и так им подыхать! — воскликнул он опять, закончив повествование, и ослабил вожжи. Кобылки понеслись вскачь. Только в одном месте, на повороте, они перешли в рысь, а потом снова помчались карьером.

Село, где жил Велико, было расположено на три-четыре километра ближе, чем хутор. Когда подскакали к нему, Васил слез с телеги и, придерживая одной рукой гармонику, достал часы. Посмотрев на них, он сказал:

— Вот это быстрота! Как на поезде. Ну и кони!

Несмотря ни на что, Айя держала голову высоко и твердо стояла на ногах. Вороная кобылка обернулась, поглядела на нее, как раньше, и снова легонько коснулась ее мордой.

С этого дня обе кобылки были заперты в особую конюшню и оттуда не выпускались. Там их кормили и поили. Так велел врач. Айя с трудом привыкала к затворнической жизни. Она дергала повод, оборачивалась то в одну, то в другую сторону, чтобы только взглянуть через дверь на солнечный свет там, на воле. Для этого она так скашивала свои сверкающие, огненные глаза, что становились видны красные пленки в углах глаз. Вороная кобылка вела себя терпеливо, но когда беспокоилась Айя, она тоже чувствовала беспокойство, не притрагивалась к еде, прижимала уши и стояла не шелохнувшись.

Иногда дядя Митуш заставал Айю лежащей. По целым дням она почти не ела, стала вялой, ленивой, часто ложилась. Иногда дядя Митуш видел, как обе кобылки, голова к голове, словно обнявшись, чесали друг дружку зубами, одна с одной стороны, другая с другой. Дядя Митуш, охваченный жалостью, задерживался в дверях. Он отлично понимал, что лошади делают это не из-за нужды, а от нежности, от взаимного дружеского чувства.

Как-то раз дядя Митуш, хотя это было ему строго запрещено, переводя Айю от одних яслей к другим, выпустил ее, и она выбежала из конюшни. Крикнули работникам, которые оказались поблизости, чтобы ее поймали. Они сперва только сумели ее загнать на гумно, на то самое гумно, куда она была выпущена вместе со своей сестрой в первый день прибытия сюда. Напрасный труд! Айя изловчилась, взмахнула хвостом и легко, как косуля, перескочила через высокую каменную ограду. Удивленные работники вскрикнули от восхищения, а она с развевающейся гривой, с плывущим по воздуху хвостом умчалась, словно ветер, в чистое поле. Топ-топ-топ, — слышался некоторое время стук ее копыт, а потом все стихло.