Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Посмотрев на корову, он добавил:

— Хотя что ему волк? У него вон какая здоровая мать. Она любого волка ногами затопчет, рогами забодает.

Марин, покачав головой, усмехнулся.

— Ну, волки-то видали и пострашнее ее, — сказал он.

Отбросив полено, с которым он все еще не расставался, Марин просунул руку теленку под живот и поднял его. Корова опять повернулась и сверкнула глазами, словно готовясь к нападению. Но когда Марин с теленком на руках сделал несколько шагов, она замычала как-то невнятно и двинулась следом. Позади, отставая и снова догоняя их, шел Ерофим.

Все это произошло довольно далеко от хутора. И хотя теленок весил немного, нести его, как и всякое живое существо, было утомительно. Посреди дороги Марин присел отдохнуть. Теленок снова завихлял на тонких ножках к матери и начал ее сосать, помахивая от удовольствия хвостом. Не привыкшая еще к этому корова подняла ногу, чтобы его лягнуть, но удержалась. Обернувшись, она только поглядывала на него и время от времени лизала.

— Никогда я еще не слыхал, чтобы волк сожрал теленка у коровы, которая только что отелилась, — сказал Ерофим. — Этого я не слыхал. Но зато слыхал, что ужи у них сосут молоко. Обовьется уж вокруг ног, стреножит корову, как веревкой, и сосет:

— Глупости болтаешь все, — сказал Марин.

— Чего ж болтать? Разве ты не слышал про то, как неподалеку от нас, в селе Чурене, появилась змея? Громадной величины змея. Дедка Обретен, тамошний житель, пошел как-то опрыскивать виноградник, а эта змея ему навстречу. Ну, он от страха, конечно, упал. А змея переползла через него, но никакого вреда ему не причинила. Дедку принесли домой ни живого ни мертвого. Он три дня не приходил в себя. А когда очнулся, рассказал, что с ним случилось. А еще через три дня умер. Значит, всего шесть дней жил, после того как со змеей встретился.

— И что же дальше?

— Потом змея еще раз появилась. Увидел ее пастух. Она проползла через стадо и скрылась в терновнике. Тут сбежалось целое село. Но разве кто решится ее убить? Никто не взял греха на душу. Один старый человек сказал: «Убьете змею — урожай пропадет». Поэтому ее и не убили. Немного спустя змея сама вылезла из терновника и поползла. А люди за ней. Не трогают ее, а просто идут. Шли, шли, змея доползла до конца их пастбища и исчезла в лесу. А народ пошел обратно. Так и не убили ее…

Марин, усмехнувшись, встал, поднял теленка и пошел. Потом некоторое время нес теленка и Ерофим. Они уже подходили к хутору, и, странное дело, на галерее хозяйского дома никого не было. Но вот показался белый платок — Галунка. Сначала она их не заметила. А когда увидала, бросилась бегом вниз по лестнице. Откинув назад косу, взволнованная, с сияющим лицом, она подбежала к ним, отняла у Марина теленка, взяла его на руки и понесла сама, да более умело, чем Марин.

— Миленький… малютка мой… прелесть моя, — говорила она, прижимая теленка, словно собственное детище, к груди, и быстрыми шагами направилась к стойлу. За ней трусила корова, доверчиво прижимаясь мордой к ее плечу.

Ерофим и Марин остановились и с улыбкой смотрели на них. А потом и сами пошли следом.

Перевод Н. Шестакова.

Вот уже две, а то и три недели полк стоит лагерем в долине, в нескольких километрах от берега Мраморного моря. Поблизости — развалины сожженной деревни Ашака-Эни-Севендекли. Мало кто из солдат в состоянии правильно выговорить это странное и сложное название. Запомнить его трудно, невольно путаешь с другими, и каждый произносит его, как бог на душу положит. Случайное и скорбное совпадение: деревни не существует уж более и, как старая надгробная надпись, исчезает и самое ее название.

Солдатам эта деревня памятна главным образом по тому разочарованию, которое она им принесла. Морозным вечером они дотащились сюда промерзшие, полумертвые от усталости. Весь день в походе они только и думали, что о теплых, светлых комнатах, которые ждут их, и заранее предвкушали хороший отдых у пылающего очага, среди добрых, гостеприимных хозяев. Ничего похожего: перед ними лежала безлюдная, полусгоревшая, полуразрушенная деревня. Несколько уцелевших зданий не могли вместить всех. Пришлось солдатам провести ночь еще более холодную и мучительную, чем в окопах, а на следующее утро сразу же приняться за строительство землянок. Все, что огонь пощадил в деревне — доски, балки, окна и двери, — все, что только было деревянного, до последней щепки, все было собрано и использовано для устройства лагеря и окопов. Теперь меж грудами разбросанных, засыпанных снегом камней торчат и тут и там лишь голые, прокопченные, обгорелые стены. Заборов почти нигде не осталось, и во дворах в снегу чернеют ямы: это солдаты выкопали даже пни фруктовых деревьев, порубленных еще раньше.

Только два дома каким-то чудом сохранились в деревне. Одинокие, осиротелые, стоят они посреди развалин. В них разместился штаб полка, а поблизости, по обоим склонам долины, уже начинаются ряды землянок — сооружений причудливых и самых разных: есть тут и большие и поменьше, высокие и низкие, односкатные, двускатные, круглые. Поглядишь снаружи — никогда не поверишь, что там, под землей, может быть так широко и просторно, что там можно встретить уют и даже роскошь. Однако в землянках есть и постели, и столы, и полки, импровизированные печки или очаги. Кое-где можно увидеть прикрепленное к стене зеркало, где целое, а где только осколок. Попадаются даже дорогая люстра, литографии в рамке. Все это найдено среди развалин деревни. Снаружи пестрота и разнообразие не меньшие. Землянки все и удобные и прочные, но солдатам этого мало: стрехам, окнам, дверям, фасадам этих убогих жилищ приданы разнообразные формы, они обильно украшены, а кое-где — пусть наивно и неуклюже — проглядывают даже линии и контуры каких-то архитектурных стилей.

Несколько дней кряду кипела веселая, увлекательная работа по украшению и устройству землянок. Но выпал снег — и все их внешнее разнообразие стерлось, исчезло. Толстый белый покров лежит теперь на крышах, уравнивая их, соединяя с землей. Весь лагерь словно в одно мгновение потонул в глубоком снегу, и снаружи чернеют лишь двери, трубы в желтоватых потеках да густая сеть тропинок. Кругом простираются широкие, ровные холмы, покрытые глубоким снегом. Никакого движения, никаких признаков жизни. Война изгнала из деревень не только их мирных жителей, но даже птиц и зверей. Однообразная снежная пелена приближает горизонт. Окрестности выглядят пустынными, безжизненными, дремотно-молчаливыми, а контуры их так отчетливо вырисовываются и так внезапно обрываются на темном фоне затянутого облаками неба, словно это и есть край света. Единственное место, где заметны какие-то признаки жизни, — это солдатский лагерь. Землянки засыпаны снегом, их почти не видно, но из бесчисленных труб поднимаются вверх столбы дыма, вокруг виднеются человеческие фигуры, которые кажутся на белом снегу совсем черными, неуклюжими, неповоротливыми. Лагерь напоминает теперь арктический поселок, населенный лопарями.