Энтони Троллоп - Смотритель

Мистер Хардинг встал и в задумчивости заходил по библиотеке. Епископ с болью следил за ним глазами, а доктор Грантли продолжал настаивать, что с точки зрения всякого разумного человека дальнейшие опасения излишни.

— А «Юпитер»? — спросил мистер Хардинг, резко останавливаясь.

— Что «Юпитер»? Собака лает, ветер носит. Придётся вам потерпеть. Собственно, это ваш прямой долг. Никто не обещал нам одних роз. — Тут лицо архидьякона преисполнилось нравственного благородства. — К тому же дело совершенно пустяковое, не интересное для широкой публики, так что «Юпитер» его больше не упомянет, если мы сами не подольём масла в огонь.

И архидьякон всем своим видом показал, что уж он-то в подобных материях смыслит больше других.

Смотритель вновь заходил по комнате. Злые слова газетной статьи, острыми шипами жалящие душу, были по-прежнему свежи в его памяти. Он прочёл их не один раз и, что ещё хуже, воображал, будто другие тоже помнят их наизусть. Значит ли это, он останется в глазах людей бесчестным пастырем, которого изобразила газета? Что на него будут указывать как на грабителя бедных и не позволят ему оправдаться, очистить замаранное имя, быть честным перед миром, как прежде? Должен ли он всё это терпеть, чтобы сберечь ставший уже ненавистным доход и прослыть алчным священником из тех, чьё корыстолюбие навлекает на церковь хулу? И зачем? Зачем он должен это терпеть и сойти в могилу оболганным, ибо жить под грузом такого позора не в его силах? Расхаживая взад и вперёд по комнате, смотритель решил, что, если ему позволят, охотно расстанется с должностью, покинет уютный дом, простится с богадельней и будет жить бедно, счастливо и с незапятнанной репутацией на то немногое, что у него останется.

Он обычно стеснялся говорить о себе даже в присутствии тех, кого больше всего любил, и кто лучше всех его знал. Однако сейчас слова вырвались сами; потоком сбивчивого красноречия смотритель объявил, что не может и не станет больше выносить эти терзания.

— Если можно доказать, что я имею честное и справедливое право на этот доход, как я, Бог свидетель, всегда считал, если этот доход, или вознаграждение и впрямь мне причитается, я не менее других желаю его сохранить. На мне забота о благополучии дочери. Я не в тех летах, когда легко отказаться от привычного, и я не меньше других стремлюсь доказать миру свою правоту и сохранить место. Однако я не могу сделать это такой ценой. Я не в силах терпеть то, что терплю сейчас. Скажете ли вы мне так поступить? — И он почти в слезах взмолился к епископу, который, встав с кресла, опирался теперь на руку друга; они стояли по дальнюю сторону стола, лицом к архидьякону. — Скажете ли вы мне сидеть спокойно и равнодушно, когда обо мне во всеуслышание говорят подобные вещи?

Епископ жалел его и сочувствовал ему, но не мог дать совета. Он сказал только:

— Нет, нет, от вас не попросят ничего, что вам огорчительно. Как велит сердце, так вы и поступите, как сочтёте правильным. Теофил, не надо, прошу, не убеждай смотрителя делать то, что его огорчает.

Архидьякон не мог посочувствовать, зато мог дать совет. И он видел, что пришло время говорить со всей твёрдостью.

— Милорд, — обратился он к отцу (тишайший епископ, слыша от сына это обращение, всякий раз трепетал, ибо оно не сулило ничего доброго), — милорд, есть два вида советов: одни хороши для сегодняшнего дня, другие — для будущего. И я не могу советовать то, что кажется полезным сегодня, но в дальнейшем принесёт вред.

— Да, да. Да, наверное, — проговорил епископ.

Он вновь опустился в кресло и закрыл лицо руками. Мистер Хардинг сел у дальней стены, наигрывая про себя мелодию, сообразную бедственному случаю. Архидьякон вещал, стоя спиной к пустому камину.

— Кто бы думал, что злосчастный вопрос окажется настолько болезненным. Нам всем следовало это предвидеть, и события развиваются ничуть не хуже, чем мы ожидали. Однако непростительной слабостью было бы отказаться от борьбы и признать себя виновным из-за того, что расследование мучительно. Мы должны думать не о себе; в определённой степени нам доверены интересы церкви. Если обладатели бенефициев станут отказываться от них при первых же нападках, то атаки будут возобновляться, пока мы не лишимся всего, и что тогда? Англиканская церковь, оставленная своими защитниками, падёт. То, что верно для многих, верно и для одного. Если вы под градом обвинений откажетесь от смотрительского места и законного дохода в тщетной попытке доказать собственное бескорыстие, вы мало что не преуспеете в своей цели — вы ещё и нанесёте тяжёлый удар собратьям-священникам, подтолкнёте каждого вздорного диссентера в Англии к аналогичному иску против других источников церковного дохода и подведёте тех, кто готов всеми силами вас поддерживать. Я не могу вообразить большей слабости и большей ошибки. Вы не верите в справедливость обвинений, не сомневаетесь в своём праве занимать место смотрителя; вы убеждены в собственной честности, и тем не менее сдаётесь перед ними из трусости.

— Трусости! — укоризненно повторил епископ.

Мистер Хардинг сидел неподвижно, глядя на зятя.

— А как это назвать, если не трусостью? Разве причина не в страхе перед лживыми обвинениями? Что это как не трусость? А теперь посмотрим, так ли ужасно зло, которое вас пугает. «Юпитер» печатает статью, которую, без сомнения, прочтут многие, но сколько из тех, кто хоть в чём-нибудь разбирается, поверит «Юпитеру»? Всем известно, каковы цели этой газеты. Она поддержала нападки на лорда Гилдфорда, на рочестерского настоятеля и на десяток епископов. Нет сомнений, что она подхватит любой подобный иск, честный или бесчестный, справедливый или несправедливый, законный или незаконный, если он будет ей на руку. Разве не все это давно поняли? Да кто из ваших хороших знакомых станет хуже о вас думать после статьи в «Юпитере»? И что вам до тех, кто вас не знает? Я не стану говорить о вашем благополучии, но скажу другое: непростительно в запальчивости — а это именно запальчивость, — оставить Элинор без средств к существованию. А если вы всё же на это решитесь и покинете место смотрителя, то что это даст? Коли у вас нет права на будущие доходы, но не было права и на прошлые. Значит, если вы уйдёте с должности, от вас потребуют возместить всё, что вы уже получили и потратили.

Смотритель застонал, глядя на своего мучителя, и епископ, словно эхо, отозвался жалобным стоном из-за прижатых к лицу ладоней, однако жестокосердого оратора не тронули эти проявления слабости.

— Но, допустим, вы ушли с должности и все ваши неприятности, связанные с нею, остались в прошлом — сможете ли вы сказать, что довольны таким исходом? Неужели ваш интерес в данном деле ограничивается заботой о себе и о дочери? Я знаю, что это не так. Я знаю, что вы не меньше любого из нас радеете о благе церкви, к которой мы принадлежим; и какой удар нанесёте вы ей своим отступничеством! У вас есть долг как у члена англиканской церкви и её священника — вынести это испытание, каким бы оно ни было тяжёлым. У вас есть долг перед моим отцом, назначившим вас на должность, — поддержать его права. У вас есть долг перед предшественниками — утвердить законность их положения. У вас есть долг перед теми, кто вас сменит, — сберечь для них в целости и сохранности то, что вы получили в целости и сохранности. И у вас есть долг перед всеми нами — стоять неколебимо, дабы, по-братски помогая друг другу, мы без стыда и упрёка сражались за общее великое дело.