Энтони Троллоп - Смотритель

О безмятежность Даунинг-стрит!

Братья мои, когда на поле брани умирала последняя надежда и не оставалось и малейшего шанса на победу, древний римлянин закрывал лицо тогой и умирал с честью. Можем ли вы и я поступить так сейчас? Если да, то это лучший для нас исход, о братья, а иначе мы умрём с позором, ибо я не вижу для нас надежды на жизнь и победу в подлунном мире. Я, по крайней мере, не могу возлагать упования на безмятежное лицо и курьерский ящик !»

В этом, возможно, была своя правда и глубина рассуждений, однако доводы не убедили англичан отказать в доверии нынешнему устройству правительства, так что ежемесячные памфлеты доктора Антилицемера об упадке мира уже не привлекали такого внимания, как его ранние труды. Он, впрочем, не ограничился политикой, но разобрал большое число общественных установлений и все их нашёл дурными. Доктор не обнаружил искренности ни в ком, хуже того, ни в чём. Мужчина, снимая шляпу перед дамой, лукавит, дама обманывает его, улыбаясь в ответ. Манжеты джентльмена лгут, дамские оборки преисполнены неправды. Знала ли история что-нибудь суровее его нападок на соломенные шляпки или проклятий, которым он пытался стряхнуть пудру с епископских париков?

Памфлет, который Том Тауэрс придвинул через стол Болду, назывался «Современная благотворительность» и показывал, как милостивы к бедным были наши предки и как черствы мы. Заканчивался он сравнением, в котором современность по всем статьям проигрывала древности.

— Читайте здесь, — сказал Тауэрс, вставая и переворачивая страницы памфлета. — Сомневаюсь, что вашему бескорыстному другу-смотрителю это понравится.

И Болд прочёл:

«Небеса, что за зрелище! Раскроем глаза пошире и рассмотрим благочестивого, жившего четыре столетия назад, в тёмные века: узнаем, как он творил добрые дела и как творит их праведник нашего времени.

Первый ступал по жизни осмотрительно; он пёкся о земных трудах и преуспевал в них, как преуспевает человек рачительный, однако всечасно помнил о лучшем сокровище, к которому не подберутся воры [48]. Сколько благородства в этом старце, когда, опираясь на дубовый посох, он идёт по улице родного города, принимая вежливые приветствия и знаки заслуженного уважения. Благородный старец, да, мой досточтимый обитатель Белгрейв-сквера или другого подобного района, весьма благородный старец, хотя род его занятий — всего лишь оптовое чесание шерсти.

Впрочем, в те дни чесание шерсти давало изрядную прибыль, так что наш престарелый друг оставил по смерти большое состояние. Сыновья и дочери получили средства для безбедной жизни, друзья и родственники — утешение в своей утрате, немощные слуги — пропитание на склоне лет. Немалые свершения для одного старика в тёмном пятнадцатом столетии. Однако он этим не ограничился: следующим поколениям бедных шерсточёсов предстояло благословлять имя богатого, ибо он завещал построить богадельню и оставил деньги для насыщения тех, кто уже не мог прокормить себя усердным чесанием.

Так старик в пятнадцатом веке творил добрые дела, насколько хватало его сил, — на мой взгляд, достойно.

Теперь взглянем на праведника наших дней. Он уже не шерсточёс, ибо этот род занятий ныне почитается унизительным. Предположим, что он — лучший из лучших, человек, богато одарённый. Наш древний друг был, как-никак, почти безграмотен, наш современный друг обучен всем мыслимым наукам; иными словами, он — священник англиканской церкви!

И каким же образом он исполняет порученное ему благое дело? О небеса! страннейшим образом!

Да, мой брат, таким образом, что мы бы не поверили, когда бы не имели достовернейшее свидельство собственных глаз. Он знает лишь одну меру — ширину собственной глотки. Единственное его занятие — поглощать хлеб, рачительно приуготовленный для обедневших шерсточёсов, да раз в неделю гнусавить себе под нос какой-нибудь гимн, покороче или подлиннее — чем короче, тем лучше, если хотите знать моё мнение.

О мои цивилизованные друзья! британцы, что никогда не будут рабами, сограждане, достигшие безграничной свободы, обретшие познание добра и зла, ответьте мне, какой достойный монумент воздвигнете вы многоучёному священнику англиканской церкви?»

Болд был уверен, что его другу это не понравится; он не мог вообразить, что тому понравилось бы меньше. Какую адскую кашу заварил он, Болд, неосторожно выступив против богадельни!

— Как видите, — сказал Тауэрс, — дело широко обсуждается, и общественность на вашей стороне. Жаль, что вы хотите отозвать иск. Видели первый выпуск «Дома призрения» [49]?

Нет, Болд не видел. Он читал анонсы новой книги мистера Популярного Сантимента [50], однако не связывал её с барчестерской богадельней и совершенно о ней не думал.

— Это прямая атака на систему в целом, — продолжал Тауэрс. — Сокрушительный удар по Рочестеру, Барчестеру, Даличу, больнице Святого Креста и прочим рассадникам воровства [51]. Сразу видно, что Сантимент побывал в Барчестере и всё там разузнал; я даже думал, он слышал эту историю от вас. Написано замечательно; впрочем, первые выпуски у него всегда хороши.

Болд объявил, что ничего не рассказывал мистеру Сантименту и очень сожалеет, что дело получило такую огласку.

— Поздно заливать пожар, — сказал Тауэрс. — Здание прогнило и должно быть снесено. Я бы сказал даже, чем раньше, тем лучше. Собственно, я рассчитывал, что дело принесёт вам определённую известность.

Слова эти были для Болда горше полыни. Он отравил своему другу-смотрителю остаток дней, а затем бросил дело, как раз когда оно начало приносить плоды. Надо же было всё, всё сделать не так! Причинить непоправимый вред и отступиться, когда ожидаемая польза почти в руках! Как упоительно было бы сражаться бок о бок с «Юпитером» и двумя популярнейшими авторами эпохи! Вступить в тот самый мир, которым он грезил! Кто знает, что ждало его на этом пути — какие лестные знакомства и общественное признание, какие афинские пиры, щедро приправленные аттической солью?

Впрочем, что толку в пустых мечтах? Он обещал, что отзовёт иск, и даже если бы мог пренебречь обещанием, поворачивать назад было поздно. В эту самую минуту он сидел в гостиной Тауэрса, куда пришёл, чтобы положить конец выступлениям «Юпитера», и как ни тягостна была ему взятая на себя задача, следовало изложить просьбу.

— Я не мог продолжать дело, — сказал он, — поскольку обнаружил, что был неправ.

Том Тауэрс пожал плечами. Как может успешливый человек быть неправ?

— В таком случае, конечно, вы должны его оставить.

— И я пришёл просить, чтобы вы тоже его оставили, — сказал Болд.

— Просить меня, — повторил Тауэрс. Его спокойная улыбка и выражение лёгкого изумления долженствовали означать, что он, Том Тауэрс, последний, кто может иметь касательство к подобным вопросам.