Энтони Троллоп - Смотритель

Для нас вопрос, может ли хоть один священник чинно отправлять службу одно утро за другим в громадном здании перед менее чем десятком слушателей. Лучшие актёры не могут играть перед пустым залом, и хотя в данном случае, конечно, есть более высокая побудительная причина, даже лучшие священники не вполне свободны от влияния конгрегации; ждать, что они в таких обстоятельствах станут достойно исполнять свой долг, значит требовать от человеческой натуры более чем человеческих сил.

Когда две дамы с золочёными крестами на молитвенниках, старик с костылём и всё ещё трепещущая горничная вышли, мистер Хардинг почёл для себя невозможным остаться. Причетник поглядывал то на него, то на дверь, поэтому смотритель вышел на улицу и через несколько минут вернулся, заплатив ещё два пенса. Другого такого убежища ему было не сыскать.

Медленно прогуливаясь по нефу, затем по проходу вдоль стены, затем вновь по нефу и по проходу вдоль другой стены, мистер Хардинг пытался серьёзно размышлять о предстоящем шаге. Он собирался добровольно отказаться от восьмисот фунтов годового дохода и до конца дней жить на сто пятьдесят. Ему было ясно, что он ещё не осознал это обстоятельство, как следовало бы. Сумеет ли он сохранить независимость и содержать дочь на сто пятьдесят фунтов в год, никого не обременяя? Доктор Грантли богат, однако смотритель не мог, не хотел прибегать к помощи зятя после того, как поступил ему наперекор — нет, что угодно, только не это. Епископ богат, но смотритель намеревался отринуть лучший его дар и тем в некотором смысле нанести ущерб патронату дарителя; он не мог ни ждать, ни принять от епископа чего-либо ещё. Не заслуга, а постыдное лицемерие — отказаться от смотрительского места, если не готов обойтись без этих средств. Да, он должен будет с сегодняшнего дня соизмерять желания — свои и дочери — с мизерным доходом. Мистер Хардинг понимал, что не подумал об этом как следует, увлёкся порывом и до сих пор не заставил себя прочувствовать всю тяжесть своего положения.

Естественно, больше всего он думал о дочери. Да, она помолвлена, и мистер Хардинг хорошо знал её жениха, знал, что для того изменившиеся обстоятельства не станут препятствием к браку; напротив, бедность отца побудит Болда настаивать на скорейшей свадьбе. Однако смотрителю претило рассчитывать на Болда в крайности, вызванной его действиями. Не хотелось говорить себе: Болд лишил меня дома и дохода, пусть теперь Болд избавит меня от необходимости содержать дочь. Он предпочитал думать, что Элинор разделит его изгнание и бедность — что они будет жить вместе на скромные сто пятьдесят фунтов.

Некоторые меры к тому, чтобы обеспечить дочь, мистер Хардинг предпринял давным-давно. Его жизнь была застрахована на три тысячи фунтов в пользу Элинор. Архидьякон несколько лет назад выплатил взнос и получил небольшую земельную собственность, которая должна была перейти к миссис Грантли после смерти её отца. Таким образом, от этой заботы мистера Хардинга избавили, как, впрочем, и от других деловых забот, и беспокоился он лишь о доходе при жизни.

Да. Сто пятьдесят фунтов в год — очень мало, и все же в них, наверное, при должной экономии можно уложиться. Только как он будет петь литанию в соборе воскресным утром и одновременно совершать службу в Крэбтри? Да, от церкви в Крэбтри до собора меньше полутора миль, но не может же он быть разом в двух местах? Крэбтри — маленькая деревушка, там хватило бы и послеобеденной службы, однако совесть его такого не позволяла: неужто из-за его бедности прихожане лишатся того, что им положено? Разумеется, можно договориться и служить в соборе в какой-нибудь будний день, однако он пел литанию в Барчестере так давно, и без хвастовства понимал, что поёт так хорошо, что не хотел отказываться от этой обязанности.

Думая обо всем этом, перебирая мысленно маленькие желания и тягостные обязанности, однако и на миг не сомневаясь, что из богадельни надо уйти, мистер Хардинг час за часом бродил по аббатству или сидел на одной и той же каменной ступени. Утренний причетник ушёл, пришёл другой, но они не мешали мистеру Хардингу, только иногда подходили на него посмотреть, впрочем, со всей почтительностью, так что в целом выбор убежища оказался удачным. Около четырёх часов его покой нарушил коварный враг, а именно: голод. Надо было пообедать, и, очевидно, мистер Хардинг не мог сделать этого в аббатстве, поэтому он с неохотой покинул своё убежище и двинулся по направлению к Стрэнду в поисках еды.

Глаза его настолько привыкли к церковному полумраку, что, выйдя на дневной свет, он почти ослеп, растерялся и засмущался: ему чудилось, будто все на него смотрят. По-прежнему страшась встречи с архидьяконом, мистер Хардинг быстрым шагом дошёл до Чаринг-кросс и тут вспомнил, что как-то, проходя по Стрэнду, видел в окне надпись «Бифштексы и отбивные». Заведение помнилось ему отчётливо: рядом с магазином, где продавали чемоданы, напротив сигарной лавки. Смотритель не мог пообедать в своей гостинице, а кроме неё ел в Лондоне только у знакомых. Не обладая никаким опытом, он рассудил, что может съесть отбивную в трактире на Стрэнде. Уж сюда-то архидьякон Грантли точно обедать не придёт.

Здание он нашёл легко, там, где и помнил, между чемоданами и сигарами. Его слегка напугало увиденное через окно количество рыбы: здесь были бочки устриц, гекатомбы омаров, несколько огромных крабов и целое корыто солёной сёмги. Впрочем, мистер Хардинг ничего не слышал о связи рыбы с непотребством, поэтому вошёл и скромно спросил неопрятную женщину, достававшую устриц из большого чана с водой, можно ли заказать баранью отбивную с картошкой.

Женщина немного удивилась, но ответила утвердительно, и девка в стоптанных башмаках провела его в длинную заднюю комнату, разделённую перегородками. Мистер Хардинг сел в одном из закутков. Более убогое место ему вряд удалось бы отыскать: здесь воняло рыбой, опилками, застоялым табачным дымом и, самую малость, подтекающим газом из рожков [59], все было грязное и грубое; к скатерти, которую перед ним положили, гадко было притронуться, как и к гнутым, сальным ложкам и вилкам. Радовало лишь, что здесь он совершенно один и никто не видит его смятения. Мистер Хардинг мог не опасаться, что кто-нибудь войдёт: то был лондонский ночной кабак. За полночь тут кипела бы жизнь, но сейчас его уединению так же ничто не угрожало, как под сводами аббатства.

Примерно через полчаса неряшливая девка, ещё не приодевшаяся для вечерних трудов, принесла отбивную с картошкой, и мистер Хардинг попросил пинту хереса. Он находился в плену мнения, общего в прежние годы и не вполне выветрившегося в настоящее время, будто поесть в публичном заведении и не заказать бутылку вина — своего рода мошенничество по отношению к хозяину, пусть и ненаказуемое по закону, но от того не менее гнусное. Памятуя о грядущей бедности, он охотно сэкономил был полкроны, однако считал, что иначе поступить невозможно, и вскоре перед ним уже стояла бутылка невообразимого пойла из соседнего паба.