Энтони Троллоп - Смотритель

— Папа устал с тобой спорить, — сказала архидьяконша.

Её муж ещё раз прошёл по комнате и вновь проговорил: «Боже великий!», на сей раз очень тихим, но по-прежнему слышным шёпотом.

— Я, наверное, пойду спать, — промолвил смотритель, беря подсвечник.

— По крайней мере, вы пообещаете не предпринимать больше никаких шагов, не посоветовавшись, — сказал архидьякон.

Мистер Хардинг не ответил, только медленно пошёл зажигать свечу.

— Разумеется, — продолжал архидьякон, — ваше заявление сэру Абрахаму ничего не значит. Ну же, смотритель, пообещайте мне не делать ничего опрометчивого. Дело, как вы видите, улажено почти без хлопот и затрат. Болда вынудили отозвать иск, и теперь всё, что от вас требуется — тихо оставаться в богадельне.

Мистер Хардинг по-прежнему не отвечал, лишь кротко глядел зятю в лицо.

Архидьякон думал, что знает тестя, но он ошибался. Он думал, будто уже убедил колеблющегося человека отказаться от своего замысла.

— Давайте же, пообещайте Сьюзен не думать больше об отставке.

Смотритель глянул на дочь, думая, возможно, что раз Элинор его поддерживает, то мнение другой дочери не так и важно.

— Папа, — сказала она, — безумием было бы отказаться от места. На что ты будешь жить?

— Бог, дающий пищу птенцам ворона, позаботится и обо мне [62], - ответил мистер Хардинг с улыбкой, как будто не желал обидеть собеседников, цитируя Писание чересчур серьезно.

— Пфу! — фыркнул архидьякон, быстро поворачиваясь. — Если бы вороны постоянно отказывались от предлагаемой пищи, их бы не кормили.

Священники обычно не любят, когда им возражают цитатами из Писания. Они чувствуют себя оскорблёнными, как врач, которому старуха советует любимое домашнее средство, или адвокат, которого профан пытается осадить юридической формулировкой.

— У меня будет приход в Крэбтри, — робко промолвил смотритель.

— Восемьдесят фунтов в год! — фыркнул архидьякон.

— И место регента, — сказал тесть.

— Оно прилагается к смотрительскому, — ответил зять.

Мистер Хардинг был готов оспорить это утверждение и начал говорить, но доктор Грантли его перебил:

— Мой дорогой смотритель, всё это чепуха. Восемьдесят фунтов в год или сто шестьдесят — не велика разница. Вы не сможете на них прожить, и вы не вправе губить будущность Элинор. Да вы и не можете уйти в отставку. Епископ её не примет. Всё улажено. Нам надо лишь пресечь всякую лишнюю шумиху, не допустить новых газетных статей.

— Именно этого я и хочу, — сказал смотритель.

— И чтобы их не допустить, — продолжал его собеседник, — надо исключить всякие слухи о вашем уходе.

— Но я ухожу, — ответил смотритель очень, очень кротко.

— Боже великий! Сьюзен, дорогая, что мне ему сказать?

— Папа, — проговорила миссис Грантли, вставая и беря отца под руку, — что будет с Элинор, если ты откажешься от дохода?

Горячие слёзы стояли в глазах мистера Хардинга, когда он смотрел на замужнюю дочь. Почему богатая старшая сестра предрекает нищету младшей? Он думал о чём-то таком, но вслух этого не сказал. Потом он подумал о пеликане, кормящем птенцов собственной кровью, но и об этом говорить не стал. И наконец ему вспомнилось, что Элинор ждёт дома и что ей не терпится поздравить его с избавлением от всех напастей.

— Подумай об Элинор, папа, — сказала миссис Грантли.

— Я о ней думаю, — ответил отец.

— И ты не совершишь это безрассудство? — Миссис Грантли почти утратила своё обычное невозмутимое спокойствие.

— Правильный поступок не может быть безрассудством, — промолвил он. — Я безусловно откажусь от места смотрителя.

— Тогда, мистер Хардинг, впереди у вас только разорение, — объявил архидьякон, окончательно выведенный из себя. — Разорение для вас и для Элинор. Как вы намерены оплатить колоссальные издержки по делу?

Миссис Грантли предположила, что, поскольку иск отозван, издержки будут невелики.

— Как же, как же, моя дорогая, — отвечал её муж. — Беседовать по ночам с генеральным атторнеем — удовольствие недешёвое, но, разумеется, твой отец об этом не подумал.

— Я продам мебель, — сказал смотритель.

— Мебель! — провозгласил доктор Грантли с издёвкой.

— Полно, архидьякон, — сказала его жена, — об этом сейчас думать не стоит. Ты ведь и не ждал, что папа возьмёт расходы на себя.

— Такое безрассудство вывело бы из себя Иова, — заявил архидьякон, стремительно расхаживая по комнате. — Твой отец — как дитя. Восемьсот фунтов в год! восемьсот восемьдесят с домом, и никаких забот. Самое место для него. И отказаться от всего, потому что какой-то мерзавец тиснул газетную статейку! Что ж, я выполнил свой долг. Коли он желает разорить собственную дочь, я ничего поделать не могу.

И архидьякон застыл у камина, глядя на своё отражение в тусклом зеркале над каменной полкой.

С минуту длилось молчание, затем смотритель, поняв, что продолжения не последует, зажёг свечу и тихонько проговорил:

— Доброй ночи.

— Доброй ночи, папа, — ответила архидьяконша. И смотритель вышел, но, закрывая за собой дверь, он услышал такое знакомое восклицание — более медленное, тихое, более грозное, чем обычно: «Боже великий!»

Все трое встретились за завтраком — безрадостным и скудным, совсем не как в Пламстеде.

Было три очень тонких ломтика ветчины, каждый длиной в дюйм, под очень большой и старой посеребрённой крышкой, четыре треугольных кусочка сухого поджаренного хлеба и четыре квадратных поджаренного хлеба с маслом, ненарезанный хлеб и кусок жидковатого на вид масла, а на буфете стояли остатки холодной бараньей лопатки. Архидьякон, впрочем, приехал сюда из своего дома не ради удовольствий, и ничего не сказал о недостатке еды.

Сотрапезники были так же унылы, как яства; за все время они обменялись лишь несколькими словами. Архидьякон в зловещем молчании жевал поджареный хлеб, перебирая свои горькие думы. Смотритель пытался заговорить с дочерью, а она пыталась ответить, но беседа не клеилась. Сейчас их не объединяло ни одно общее чувство. Смотритель думал лишь о том, как скорее добраться до Барчестера, и гадал, попросил ли архидьякон его подождать, а миссис Грантли готовилась к новому наступлению на отца, о котором они с мужем договорились во время утреннего совещания за кроватным пологом.

Когда официант, скрипя башмаками, унёс последние чайные чашки, архидьякон встал и подошёл к окну, как будто хотел полюбоваться видами. Комната выходила в узкую улочку, ведущую от собора Святого Павла к Патерностер-роу, и доктор Грантли терпеливо изучил все три вывески, которые отсюда можно было прочесть. Смотритель по-прежнему сидел за столом, разглядывая рисунок скатерти, а миссис Грантли перебралась на диван и начала вязать.