Дмитрий Мамин-Сибиряк - Белое золото

— Да кто жених-то?

— А ты вот придумай его, жениха моего… Далеко не ищи.

Вся семья ахнула, когда оказалось, что этот жених — Мохов. Бабы накинулись на старика, как осы. Больше всех бунтовала дочь Марья.

— Ни кола, ни двора у твоего жениха. Ужо напьется пьяный, тебя же прибьет. Хорошаго жениха высмотрел… Не нашел хуже во всем Висиме. Тоже удумал…

— Бабы, не шуршать! — кричал дедушка Елизар. — Што хочу, то и делаю, Не вашего ума дело…

Анисья, как полагается невесте, пряталась ото всех и голосила на чем свет стоит. А тут еще другие бабы расстраивают:

— Это старик от хитрости придумал. Видимо, польстился на даровую работу новаго зятя и выбрал голь перекатную. Да и свадьбы обе дешевле за-раз сыграть. Не ему жить-то с таким женихом…

Вообще в семье Ковальчуков шли сильные раздоры, и только молчали, по обыкновению, мужики. Зато жених, Мохов, был совершенно счастлив.Он всем рассказывал, что старик дает в приданое за дочерью триста рублей.

— Вот как заживем с Анисьей, — хвастался Мохов. — Старик-то думал, што я буду под Момынихой платину мыть. Как бы не так… Будет, поработали в свою долю.

— Чего же ты будешь делать, Мохов? — спрашивали любопытные.

— Я-то? А я думаю свою штучку… Старик-то вот как после благодарить будет.

— Поблагодарит он тебя черемуховой палкой, которая потолще.

Между прочим, Мохов отправился на Авроринский и заявил, что желает видеть самого Федора Николаича. Тот вышел.

— Ну, что, Мохов? Как поживаете?

— Ничего, славу Богу, Федор Николаич, живем, нога за ногу, не задеваем. Жениться хочу,Федор Николаич, так вот приехал вас на свадьбу звать. И Евпраксию Никандровну и Александра Алексеича… Уж вы не обидьте меня, не откажите. Конешно, свадьба у нас мужицкая, а все-таки порядки мы можем понимать.

Федор Николаич пообещал приехать на свадьбу. Когда дедушка Елизар узнал об этом, то только ахнул. Вот так удружил будущий зятек…

— Ничего, краснаго вина купим для господ, — объяснял Мохов.

— Да ведь деньги нужны, малиновая голова! Где у тебя деньги- то?

— А для кого я старался-то? Ведь все для тебя же хлопочу… Ах, какой ты непонятный!.. Другие-то пусть завидуют, как у вас смотритель будет пировать на свадьбе… Самовар вот только надо купить будет.

— Самовар?!.

— А то как же! Без самовара никак невозможно… Мы уж, значит, должны на такую линию выходить, ежели с господами знаться.

На этом пункте дедушка Елизар уперся. Какой там самовар? — ни за что. Это расходам конца краю не будет, Но Мохов вывернулся и тут. Он устроил так, что невеста Ефима в числе приданого должна была принести и самовар.

— Ничего я не знаю, — говорил дедушка Елизар в отчаянии. — Разорите вы меня, выдумшики. Как мы этот самый самовар пить будем?

— Ничего, дедушка, — успокаивал Мохов. — Такая уж линия подошла. Вот еще как полюбишь чай пить.

Свадьба у Ковальчуков вышла совсем по-богатому, и набрались в гости все богатые мужики. Приехали и Федор Николаич с женой, и Александр Алексеич, и Сергей Александрыч. В избе было тесно и жарко, как в бане. Бабушка Парасковья все угощала Евпраксию Никандровну, приговаривая:

— Кусай сахару-то, матушка, кусай больше. Недаром деньги плачены…

В самый разгар веселья произошло то, чего никто не ожидал. Непивший Парфен выпил для молодых, захмелел и начал буянить.

— Чему обрадовались-то? — кричал он на гостей. — На нашем горбу старик все ехал… да!.. А теперь с богачами стал знаться… Небось, мою свадьбу справлял, как нищаго…

Жена напрасно уговаривала расходившегося Парфена. Он только больше разозлился и заговорил уж совсем несообразно:

— Знать ничего не хочу! Будет… Отделюсь от отца. У меня своя делянка есть… Проживем и без него. Пусть теперь с богатой снохой поживет да с зятем щеголем.

Дедушка Елизар сидел и молчал. Свадьба вышла хуже похорон: отделится Парфен, и другие захотят делиться. Останется он с новым зятем. Потом старик пробовал было унять буянившего Парфена, но тот взял жену и ушел.

— Прощай, родитель. Не поминай лихом… Первую жену заморил на твоей работе, а вторую уж не буду морить.

Кирюшка тоже был на свадьбе, но он чувствовал себя чужим на этом общем веселье. Он почти все время пробыл в задней избе, где собрались ребята. Илюшка уж ходил и кое-что говорил на своем детском языке. В течение лета Кирюшке не случалось быть дома, потому что в конторе много было работы, и его удивило, как выросла Настя.

— Ведь скоро ты и совсем большая будешь, — говорил Кирюшка.

— Нет, еще долго, — отвечала Настя. — Год да еще год, — еще год, да еще год, — ух! долго.

Настя не умела сказать: через пять лет. Дети говорили между собой, как большие. Настя жалела, что тетку Аннсью дедушка выдал замуж за Мохова, и Кирюшка тоже. Все равно не будет проку. Кирюшка кстати рассказал, как Федор Николаич тогда прогнал Мохова со службы за пьянство и дерзости.

— Где жить-то будем теперь? — соображала Настя. — И раньше-то вот как теснились по зимам, а теперь и совсем будет негде повернуться.

Эта «теснота» разрешилась сама собой. На другой день после свадьбы Парфен хоть и проспался, но не забыл вчерашнего. К нему неожиданно присоединился зять Фрол, главным образом, его жена, Марья.

— Сбесился совсем наш старик, — жаловалась она. — Пусть теперь своих «молодых» морит на работе, а нам будет. Сколько угодно работай, а все равно толку никакого не будет.

Марья любила брата Парфена и теперь хотела следовать его примеру. Нечего больше ждать, и надо самим устраиваться.

— Ничего, как нибудь устроимся, — успокаивал её Парфен. — Проживем не хуже других.

Зять Фрол был смирный человек и один никогда не решился бы на такой важный шаг. Он привык слушаться во всем жены, и теперь соглашался с ней.

— Делянки-то наши, — соображал Парфен. — Пусть отец останется со своей делянкой, а мы возьмем свои. Зиму-то как-нибудь перебьемся…

Кирюшка был свидетелем этих переговоров, и ему было жаль, что семья делится. Как раньше-то дружно жили, а тут все в разные стороны разбредутся. Ему делалось страшно главным образом за Илюшку, который теперь уж совсем останется на руках у мачехи. Бабушка Парасковья все-таки была родная и не дала бы внучка в обиду. Потом, что будет с Настей? А вдруг, ежели дедушка Елизар оставит ее у себя? Мачеху Кирюшка не любил, ленивая она и вся какая-то нескладная.

Пока гости пировали на другой день после свадьбы, Парфен отправился к охотнику Емельке. Он жил один в своей избе бобылем. Хозяйства у него не велось, кроме одной собаки, и изба начинала рушиться. Парфен оглядел все хозяйским глазом и решил, что зиму можно будет перебиться как-нибудь у него. Поправить немного крышу, да службы, да ворота, — только и всего. — Изба холодными сенями делилась на две половины, — в передней поместится Парфен с семьей, а в задней — Фрол.