Михаил Лермонтов - Стихотворения. Поэмы. Маскарад. Герой нашего времени

Челнок(стр. 113). — «Если б я начал писать к вам за час прежде, — сообщал Лермонтов приятельнице по поводу этого стихотворения, — то, быть может, писал бы вовсе другое; каждый миг у меня новые фантазии».

«Для чего я не родился…»(стр. ИЗ). — Написано 27 августа 1832 года в Петербурге, после небольшого наводнения. Отсылая на следующий день письмо в Москву М. А. Лопухиной, Лермонтов писал ей: «Вода опускалась и подымалась. Ночь была лунная, я был у своего окна, которое выходит на канал. Вот, что я написал». Далее следует текст стихотворения.

Парус(стр. 115). — Написано на берегу Финского залива, вскоре после переезда в Петербург, в августе 1832 года. 2 сентября Лермонтов послал текст «Паруса» в Москву, в письме М. А. Лопухиной.

Первая строка — «Белеет парус одинокий» совпадает со стихом из анонимно изданной в 1828 году в Москве поэмы декабриста А. А. Бестужева-Марлинского «Андрей, князь Переяславский» (гл. 1, строфа 19).

Стихотворение было воспринято в русском обществе как выражение передовых гражданских идей того времени.

«Он был рожден для счастья, для надежд…»(стр. 118). — Первая строфа почти без изменений вошла в стихотворение «Памяти А. И. Одоевского» (1839). Вторая использована в «Думе» (1838).

Русалка(стр. 119). — В сборнике стихотворений Лермонтова 1840 года «Русалка» напечатана с датой: «1836». Между тем, как выяснилось после находки так называемой «казанской тетради» автографов, она написана в 1832 году.

Гусар(стр. 120). — Красные доломаны и шитые золотом ментики — форма лейб-гвардии Гусарского полка, в который Лермонтов был зачислен по вступлении в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Кони в этом полку были серые («Когда ты, ментиком блистая, // Торопишь серого коня…»).

Юнкерская молитва(стр. 122). — Автограф неизвестен. Печатается по копии, которая принадлежала родственнику поэта А. П. Шан-Гирею. В этой копии выставлен год: «1833».

Алеха — преподаватель юнкерской школы Алексей Степанович Стунеев.

«В рядах стояли безмолвной толпой…»(стр. 122). — Биограф Лермонтова М. Ф. Николева установила, что в этом стихотворении поэт говорит о похоронах Егора Сиверса — воспитанника школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Сивере числился юнкером лейб-гвардии Уланского полка, умер 5 декабря 1833 года. Написано в подражание известному стихотворению И. И. Козлова «На погребение английского генерала сира Джона Мура» («Не бил барабан перед смутным полком…»).

Умирающий гладиатор(стр. 124). — Эпиграф — из поэмы Байрона «Чайльд-Гарольд» (песнь IV, строфа СХ): «Я вижу перед собою лежащего гладиатора».

Стихотворение представляет собою вольное переложение той же четвертой песни байроновской поэмы (CXXXIX–CXLI).

Еврейская мелодия(«Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!..») (стр. 125). — Вольный перевод стихотворения Байрона «Му soul is dark» («Hebrew melodies»).

В альбом(«Как одинокая гробница…») (стр. 125). — Перевод стихотворения Байрона «Lines written in an album at Malta» («Стихи, вписанные в альбом на Мальте»).

В 1830 году Лермонтов уже обращался к этому стихотворению и создал два варианта, далекие от оригинала. Перерабатывая перевод, он приблизил его к подлиннику, передав его с незначительными отступлениями.

«Великий муж! здесь нет награды…»(стр. 126). — Верхняя часть рукописи оторвана: первые строфы» в которых, может быть, заключалось имя «великого мужа», утрачены. Догадка о том, что это был П. Я. Чаадаев, подвергшийся преследованиям за «Философическое письмо», опубликованное в «Телескопе» осенью 1836 года, оспорена. Взамен ее высказано предположение, что «великий муж» — М. Б. Барклай де Толли, первый главнокомандующий русской армией в 1812 году, несправедливо обвиненный молвой в измене и уступивший место Кутузову. Называются и другие имена — А. Н. Радищева, К. Ф. Рылеева, П. И. Пестеля. Вопрос остается нерешенным.

Смерть Поэта(стр. 126). — Гибель Пушкина вызвала среди широчайших кругов петербургского населения огромное негодование по адресу Дантеса и его приемного отца Геккерена и выражение любви к поэту, небывалое в истории мировой культуры. Десятки тысяч людей перебывали возле дома на Мойке, где умирал Пушкин, нескончаемая вереница шла через квартиру мимо гроба убитого. В эти дни столичное общество резко разделилось на два лагеря: аристократия во всем обвиняла Пушкина и оправдывала Дантеса, демократические круги восприняли гибель поэта как национальное бедствие.

Мощное выражение общественного протеста заставило правительство Николая I принять чрезвычайные меры: дом поэта в час выноса был оцеплен жандармами, панихида в Исаакиевской церкви отменена и отслужена в церкви придворной, куда пускали по специальным билетам, гроб с телом Пушкина отправлен в псковскую деревню ночью, тайно и под конвоем. Друзья Пушкина обвинены в намерении устроить из погребения поэта политическую манифестацию.

В этих условиях стихотворение Лермонтова было воспринято в русском обществе как выдающееся по смелости выражение политического протеста. Лермонтов единственный в то время сказал о причинах гибели Пушкина правду, о которой молчали даже пушкинские друзья.

Излагая впоследствии обстоятельства, при которых стихотворение было написано, арестованный Лермонтов показал, что по болезни не выходил из дому в эти дни. Однако имеются основания считать, что показание сделано было с тем, чтобы отклонить нежелательные вопросы о том, где он бывал и с кем в это время встречался. П. П. Семенов-Тян-Шанский, знаменитый впоследствии географ и путешественник, а в ту пору десятилетний мальчик, приезжал к дому Пушкина вместе с дядей своим, цензором В. Н. Семеновым, чтобы справиться о состоянии здоровья поэта, и там, на Мойке, возле дома, где умирал Пушкин, они видели Лермонтова.

Есть сведения, что стихотворение распространялось в списках уже 30 января — на другой день после смерти поэта. К «Делу о непозволительных стихах…» приложена копия, под которой выставлена дата: «28 Генваря 1837 года» — тогда как Пушкин умер только 29-го. Однако следует иметь в виду, что слух о том, что Пушкин умер, распространялся несколько раз в продолжение двух с половиной дней, в частности, вечером 28-го. Видимо, в этот вечер Лермонтов и написал первую часть «элегии» после горячего спора с приятелями, навестившими его на квартире, где он жил вместе с другом своим Святославом Раевским. Раевский писал потом, что «элегия» (то есть первоначальный текст стихотворения, кончая словами: «И на устах его печать») была отражением мнений не одного Лермонтова, «но весьма многих». По словам другого очевидца — родственника поэта А. Шан-Гирея, — она была написана в продолжение «нескольких минут». С помощью друзей и сослуживцев Раевского — чиновников департамента государственных имуществ и департамента военных поселений этот текст был размножен и распространился по городу во множестве списков.