Фернандо Алегрия - Призовая лошадь

— Идиот! — прикрикнул на Ковбоя Идальго. — Кто просил тебя так громко выкрикивать свою ставку? Видишь, как все набежали? Теперь будут ставить только на Гонсалеса.

У касс началось настоящее столпотворение. Гангстеры низшей категории, делавшие ставки, исчезли и возвратились в сопровождении своих шефов.

— Something is cooking [37] Что-то тут заваривается (англ.). , — жужжали они. — Что происходит? Что происходит? Гонсалес? Что это за Гонсалес?

Очередь двигалась, неизменно требуя: Гонсалес, седьмой заезд в «Танфоране»… Перекрывая все шумы, под сводами слышалось только: «Гонсалес». Метались тени, разбегались по углам, собирали деньги, словно мыши крупу. А у касс по-прежнему общим припевом гремело: «Гонсалес, седьмой заезд…» Подошла моя очередь.

— Гонсалес… — начал я.

— Знаю, знаю. Сколько?

— Двадцать долларов на победителя и двадцать долларов на «пласе».

Кассир записал ставку в большую приходную книгу, пометил мои инициалы, продолжая бесстрастно жевать. При выходе, когда мы собирались уже сесть в машину, пять гангстеров окружили мистера Гамбургера. Не успели мы и глазом моргнуть, как он исчез за плотным — занавесом густого дыма…

— Не волнуйтесь, ребята, — сказал Ковбой, — они всего-навсего желают знать, что происходит. Эти молодчики никогда не встревают в грязное дело, в дело, не обещающее настоящих денег, хочу я сказать.

И правда, мистер Гамбургер вскоре вернулся. Его безмятежная круглая физиономия светилась блаженством. Он сел за руль, включил зажигание, ловко сманеврировал и медленно выехал из гаража. Человек в белом пиджаке провожал нас взглядом убийцы.

— В чем дело? — спросил Куате. — Им не понравился Гонсалес?

— Мы оставили им хороший кусок, — ответил мистер Гамбургер, — кажется, там нет никого, кто не поставил бы на Гонсалеса.

— А если выдача будет плохой? — спросил Хулиан.

— Спокойствие! — ответил Гамбургер. — Прежде всего мы сами не знаем, выиграет или не выиграет Гонсалес. Если проиграет, жучки сделают себе состояние, а нас всех оберут до нитки.

— Допустим. Ну, а если выиграет? Они проглотят свои потери? Боюсь, что сильно осерчают…

— Эти люди привыкли платить. На них можно положиться больше, чем на Лондонский банк.

— Так ли?

— Мокрых дел они не любят. Полиция дает им жить, пока они ей платят и не завязывают перестрелок, мешающих соседям. Они не хотят ссор ни с полицией, ни с кем-либо еще. А потому предпочитают платить. Но при этом они никогда не остаются внакладе.

— Как так?

— Очень просто. Они получат деньги, которые мы здесь положили, и поставят их на Гонсалеса.

— Стало быть, нам ничего не даст то, что мы ставили в Серрито: выдача понизится в любом случае.

— Совершенно справедливо, — сказал Гамбургер, — к несчастью, мы сами стали причиной слишком большого внимания. Они понесут деньги в «Танфоран». Если Гонсалес проиграет, дело для них обернется отлично. Если Гонсалес выиграет, они проиграют ипподромные деньги, не свои. В этом случае они ничего не выигрывают, но и ничего не проигрывают. Это своего рода чрезвычайная мера, на случай вроде сегодняшнего. Они сбиты с толку и не знают, чего им держаться. Единственное, что они хотели знать: кто хозяин и что он собирается делать. Я вынужден был сказать, что хозяевами являемся мы. Они немедленно отправились в «Танфоран» для проверки. Но это еще не все. Там они наверняка поставят и на других лошадей. Так, для гарантии.

По прибытии в «Танфоран» мы направились прямо в конюшню. Гонсалес отдыхал. Мы сели возле загона. Куате и Хулиан прямо на землю, мы с Идальго и мистером Гамбургером на перевернутые ведра. Ковбой сидел на корточках. Вскоре к нам подошли любопытные: ученики, служители, несколько тренеров. Разговор шел как в раздевалке боксера перед выходом на ринг.

— Как чувствует себя коняга? — спросил один незнакомец.

— Как нельзя лучше, — ответил мистер Гамбургер, — готов к бою.

— Значит, выиграет?

— Кто знает? У него сильные соперники, но на стороне нашего выносливость.

— Стало быть, можно поставить пару долларов на победителя?

— Мы ставим. Впрочем, сами знаете, чего только не случается на скачках.

— Клянусь! — воскликнул Идальго. — Теперь или никогда! Если не сейчас, то все летит к черту. — Он схватил мою руку и яростно сжал.

— Спокойно, дружище! Оставь свой пыл для Гонсалеса.

В характере Идальго сочетались два непримиримых свойства: рассудительность и внутренняя, сжигающая, мучительная тоска. Он курил сигарету за сигаретой, мял каблуками податливую землю, сплевывал. Затем застывал, отрешенно глядя куда-то вдаль, потом лицо его постепенно разглаживалось, начинало лучисто светиться…

— Землячок, — обратился он ко мне, — помнишь, однажды мы говорили о небольшой бухточке в Мехильонесе или Токопилье, где я собираюсь заняться рыбной ловлей и где я любил валяться, вдыхая запах песка и воды?.. Вот об этом я сейчас и думаю. Теперь там, должно быть, весна. Сухо, жарко, в небе ни облачка. Ты лезешь в море, пена щекочет тебе бедра, грудь и подмышки! Вода ледяная, но чертовски приятная: будто кусает тебя, смазывает йодом и солью, стискивает тело. Кругом ни души. В худшем случае какая-нибудь собачонка. Я один, совершенно один сижу в море, будто палец, засунутый в зеленую бутылку. Представляешь себе? Абсолютная пустота, тишина, спокойствие. Небо над головой, на шее и на руках нежные водоросли. Вдруг в физиономию бьет волна, как если б тебе выплеснули в лицо кувшин крюшона со всем содержащимся там ледяным красным вином и замороженными фруктами. Нет, на словах не объяснишь! — Он кусал ногти, вздыхал, жмурился, бледный, сосредоточенный. — А ты о чем думал в этот момент?

«О том, что победит Гонсалес», — чуть не вырвалось у меня. Видя, однако, что Идальго изо всех сил старается отвлечься от предстоящих состязаний, я не сказал этого.

— В подобных случаях лучше вовсе не думать, — ответил я ему. — Когда мне нужно идти на рискованное дело, какого бы сорта оно ни было, я стараюсь о нем не думать. Встречаю опасность лицом к лицу, собравшись, но не рассуждая. И это никогда меня не подводит. Безразлично, имеешь ли ты дело с тузами в картах или победителями на скачках. Если начнешь рассуждать — наверняка провал. Надо врезаться в судьбу наудачу, как шпага, по самую рукоятку, не раздумывая.

Помолчав, Идальго спросил:

— А сейчас? Мы выиграем, по-твоему?

По правде сказать, в этом шестом чувстве игрока, которым наградил меня господь бог, было что-то смутное и непонятное. Я чувствовал, что выиграть мы должны. В этом я не сомневался. Но возьмем ли мы первое место — я не был уверен. Какой-то червячок сомнения в меня заполз.

— Знаешь, не буду тебе врать, — ответил я. — У меня так: если я чувствую что-нибудь… не знаю, сумею ли объяснить тебе… это вопрос…