Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Ну, вот что, бхабхи, теперь мне лучше всего заснуть. Ужасно хочу спать.

— Так и спи себе, только смотри — этот ужин все равно за тобой, утром тебе разогрею, — предупредила тхакураин и, забрав фонарь, ушла в свою комнату.

Когда свет погас и дверь затворилась, я натянул на себя одеяло и повернулся на бок. Но, как ни старался, заснуть не мог. Когда же наконец усталость взяла свое и меня сморило, то и во сне я шел через Дровяной рынок. Из дверных проемов, забранных решетками и железными прутьями, выглядывали какие-то незнакомые, странные лица. Снова и снова прямо передо мной вырастала пошатывающаяся фигура пахалвана. Снова и снова я поспешно совал руку в карман за деньгами, и мне чудилось, что карман прохудился и мои четыре аны исчезли. Снова и снова пахалван сыпал мне вслед свою грязную брань, и к голове толчками, переполняя жилы, приливала жаркая кровь.

Утром у меня началась лихорадка…

В нашем переулке порой неожиданно разливалось такое едкое зловоние, что по утрам нечем было дышать. Покоя тоже не было. Правда, у самой тхакураин была лишь одна дочка, но это ничего не меняло — с самого утра к дверям квартиры сходилась целая ватага соседских ребятишек, которые то и дело затевали возню и потасовки. С рассветом на углу переулка образовывалось нечто вроде рыбного и овощного рынка. Вокруг лотков с товарами собиралась разношерстная толпа покупателей из прилежащих улочек, они принимались неистово торговаться и время от времени подымали вовсе невыносимый гвалт — тогда казалось, что мы живем не в доме, а прямо под открытым небом. Впрочем, я подозревал, что некоторые женщины лишь затем и приходили сюда, чтобы посудачить да побраниться. Вверху и внизу — во всех этажах — ныли и плакали дети; пришедшие за водой девушки без конца скрипели рукоятью водокачки, а три неразлучные подруги — тхакураин, мать Гопала и невестка Раджу — шумно раздували огонь в своих очагах, попутно ведя бесцеремонно громкие дебаты на злобу дня. Поглядывая в переулок, тхакураин по заведенной привычке творила свою собственную «Рама́яну» [28] «Рама́яна» — или «Море подвигов Рамы» — знаменитая поэма классика литературы хинди Тулсида́са (1532–1624), созданная по мотивам древнеиндийского эпоса и чрезвычайно популярная даже в среде неграмотных индийцев, часто знающих на память множество стихов из поэмы. В настоящем романе женщины в насмешку наделяют своих соседей, соответственно их подлинным или мнимым достоинствам, именами героев «Рамаяны». Ханума́н — мифический царь обезьян, союзник Рамы в борьбе против демона Раваны; Ангада — сын Лакшманы, брата Рамы; Джа́таю — мифический царь коршунов, сражавшийся против Раваны; Сурпнакха́ — сестра Раваны; Кхар и Душан — братья Раваны; Ба́ли — царь обезьян, убитый Рамой; Джамбва́н — министр Сугривы, брата Бали; Бха́рата и Ла́кшмана — братья Рамы; Тара — жена Бали, после его смерти ставшая женой Сугривы. :

— Ты погляди-ка, мать Гопала, погляди! Опять сам Хануман-джи пожаловал. Ишь ты, ишь ты, как себе полотенце на голову лихо навертел — прямо герой, вот только что, сию минуту всю Ланку завоевал и пожег!.. Ну вот, за Хануманом и наш Ангада плешивый притащился. Каждый божий день возле лотка этой шлюхи околачивается. Тоже мне покупатель, возьмет одну редьку за пайсу, а потом битый час хаханьки с ней разводит. Подлец лысый, ни капли стыда перед добрыми людьми.

— Что ты уж так на него взъелась? — отвечала собеседница. — Чем он тебе насолил? А если у бедняги только и есть удовольствия? И то сказать — ни матери, ни жены в доме! Что же еще ему делать, быку без привязи, как не совать морду в чужие лотки?

— Вот-вот, ты всегда берешь его сторону, — с обидой говорила тхакураин. — Не иначе как и у тебя самой рыльце в пуху!

— Нет уж, это ты без памяти рада поговорить о нем! А у меня так сразу рыльце в пуху? — смеялась мать Гопала. — Ну, ну, не дуйся! Вон посмотри лучше — и Джатаю ковыляет следом за Сурпнакхой.

— Ах и сукин сын, ни минуты бабе покою не даст. И нашел ведь красавицу!

— Оно и выходит, что в самом деле красавица! А то стали бы за ней зря увиваться эти дьяволы, Кхар и Душан. Ох и баба бедовая, скоро пятый десяток разменяет, а плывет ровно пава, гляди-ка, а? Ишь, пузо тугое, что твой барабан. Это только мы с тобой — едва за тридцать, а уже в старухи глядим.

— Ну тебе-то грех жаловаться, — возражала тхакураин, подогреваемая каким-то внутренним зудом. — И мельница у тебя нехудо мелет, и амбар знай себе полнится.

— Сама бы молчала! — с притворной досадой осаживала ее мать Гопала. — На себя оборотись — сейчас вроде и старуха, а через минуту чистая куколка. Даром что дочка чуть не с тебя ростом, а глаза себе сурьмой подвести не забываешь.

— Ну да, это ты все прихорашиваешься, губы себе подмазываешь! — парировала тхакураин. — Ладно, ладно, помолчи теперь, дай послушать шло́ки [29] Шлока — двустишие в древней и средневековой индийской поэзии; здесь имеются в виду отрывки из «Рамаяны». о Джамбване-джи!

Мимо женщин, горбя спину, проходил старый Рамджас. Окидывая обитателей переулка взглядом полицейского инспектора, разыскивающего в толпе вора, старик напевал:

— Вот видишь, мать Гопала, — с робким упреком говорила невестка Раджу, — ничего плохого он и не поет, а все только про Ханумана. Святые слова…

— Поди знай, кого он славит — то ли Ханумана, то ли дьяволицу Тарку, что у вас на втором этаже-то живет!

Все трое звонко хохотали.

— Я говорю, пора бы уже явиться какому-нибудь Рамачандре, чтобы пристукнуть эту Тарку! — возмущалась тхакураин. — Ей-богу, пора!

— А почему бы тебе не наслать на нее своих героев — Бхарату и Лакшману? — понизив голос, говорила мать Гопала.

— Перестань, бесстыжая! — шепотом осаживала ее тхакураин. — Только и знаешь, — Бхарата да Лакшмана, Бхарата да Лакшмана! А если они услышат, что подумают?

— Что подумают? Да то и подумают: «Вот как мать Гопала нас уважает!» А ты тоже не промах — сразу двоих подцепила! Нет бы одного себе оставить, а другого…

— Да замолчишь ты в конце концов? — сердилась тхакураин. — Вот услышит кто-нибудь из них, так небось оба и сойдут с квартиры. Не думай, они не спят — рано встают. Зачем тебе это нужно — хочешь у нас, бедных людей, хлеб отнять?

Мать Гопала сразу сбавляла тон.

— Не сердись, я же в шутку.

— Тебе смех, а вот мы как обойдемся без этой сотни рупий?

— Ладно, больше слова о них не скажу. Вон, смотри-ка — и Тара-джи пожаловала. Не поймешь, чья и жена — Бали или Сугривы? Я говорю — ей-богу, всю «Рамаяну» Тулсидас-джи написал в нашем квартале, никуда больше и ходить не надо!

— Скажешь тоже! Была забота Тулсидасу-джи околачиваться в вонючем квартале мясников!..