Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Чем более отдалялся Харбанс от Бхаргава и Шивамохана, тем теснее и сердечнее становилось его отношение ко мне. Пожалуй, он даже старался показать, что в чем-то зависит от меня, хотя о своем романе долго со мной не заговаривал. Когда же я сам словно бы между прочим напомнил о нем, он нехотя, в самых скупых выражениях, рассказал мне суть дела. По его словам, он хотел изобразить некоторые моменты из жизни своего близкого друга, Рамеша Кханны, который долго добивался расположения красивой и умной девушки, но когда все завершилось свадьбой, с той же страстью принялся искать повод для разрыва с ней. Харбанс опять жаловался, что у него ничего не клеится, со вздохом сетовал на то, что из трех языков — хинди, урду и английского — не знает по-настоящему ни одного, что всякое начало романа кажется ему надуманным и фальшивым, и все в том же духе.

И все же однажды, в каком-то неожиданном порыве, Харбанс решился показать мне свое сочинение. В двух или трех папках хранилось сотни полторы разрозненных листков, исписанных торопливым, небрежным почерком — где на хинди, где на английском. Местами, как в дневнике рассеянного человека, встречались и вовсе не законченные фразы. Естественно, что, наспех пробежав глазами эти хаотичные записи, я так и не смог вынести твердого о них суждения. Лишь пообещал сделать это позже, когда прочитаю все повнимательней. Но Харбансу и этого было достаточно, он был совершенно доволен. Видимо, его удовлетворяло уже одно то, что я не стал, подобно Нилиме, вышучивать его неожиданное увлечение, а, напротив, отнесся к нему с полной серьезностью. Сложив и убрав свои папки, Харбанс весело сказал мне: «Ну вот, у меня будто камень с души упал. Теперь пойдем погуляем, где-нибудь по пути выпьем по чашке кофе».

Был воскресный день, но с самого рассвета небо затянула дымка. Воскресенье я проводил, точно таким же образом, как проводит его всякий уважающий себя гражданин, то есть проснулся поздно, с тяжелой головой, но и после того долго еще лежал неумытый и нечесаный, потом лениво, не вставая с постели, позавтракал и полдня болтал о всяких пустяках с Арвиндом, Из дому выходить не хотелось, но когда после обеда Арвинд отправился на дежурство и (в полном соответствии с теорией Эйнштейна), время потянулось для меня с томительной медленностью, я, полистав часок-другой попавшийся под руку роман, вдруг, неожиданно для себя, собрался и ушел в город. В те годы, как, впрочем, и нынче, воскресные вечера на Коннот-плейс поражали, после шума и толчеи в будние дни, своей тишиной и безлюдьем. Магазины были закрыты, и едва различались в тумане редкие фигуры прогуливающихся горожан. Круглый торговый центр казался теперь громадным стадионом, на котором только что закончился матч — зрители разошлись, лишь одиноко бродят по затихшему полю уборщики, сгребая мусор и кожуру от съеденных фруктов. Тогда с площади еще не были убраны палатки беженцев-индусов из Пакистана. Разложив на лотках или прямо на асфальте свой убогие товары, эти несчастные, как запоздалые торговцы на закончившемся коммерческом торжестве богатого Ювелирного базара, часами сидели по обеим сторонам тротуара, безнадежно, с тупым вниманием разглядывая меняющиеся на глазах краски туманного неба. Вредя вдоль этих унылых рядов, я неожиданно заметил Харбанса. Склонившись над лотком книготорговца, он перелистывал разложенные на нем томики и брошюры. Я подошел и стал рядом, но он и бровью не повел. Только когда наконец я положил ему на плечо руку, он вздрогнул, посмотрел мне в лицо и выпрямился.

— А… Это ты? — пробормотал он.

— Ты зачем здесь? — удивился я. — Один в воскресенье, в такой час?

— Да так… Дома сидеть надоело. Дай, думаю, пройдусь, книги посмотрю.

— Так пойдем к вам, посидим. Мне тоже дома прискучило. Да и день нынче видишь какой!

— Нет, мы не пойдем к нам, — возразил он, положив на место книгу, которую перед тем рассматривал. — Мы пойдем в другое место.

— Куда же?

— Куда угодно.

— Я сказал «к вам» потому, что здесь в такой туман нечего делать. А у вас можно и музыку послушать, и…

— К черту музыку! Надоела… И почему бы нам не побыть на воздухе? По-моему, в такую погоду здесь еще лучше. Домой я совсем не хочу!

Он крепко стиснул мою руку в своей ладони и, направляясь к стоянке такси, добавил:

— Очень хорошо, что мы встретились. Никогда мне не было так одиноко…

— Одиноко? Отчего вдруг?

— Как бы тебе сказать… Это трудно объяснить. Понимаешь, меня все время преследует странное ощущение. Как будто нет у меня ни дома, ни близких, я совсем один в целом мире… И еще кажется, что со мной происходит что-то очень плохое…

— То есть, как я понимаю, у тебя сейчас что-то вроде душевной депрессии?

— Если тебе так хочется, называй это душевной депрессией или еще как угодно. Мне кажется, что я теряю контроль над собой. Что-то изнутри подталкивает меня, и я…

Я ждал конца фразы, но Харбанс умолк и принялся разглядывать что-то за окном такси. Мы уже расплатились с водителем и вышли на газон возле «Ворот Индии» [38] «Ворота Индии» — триумфальная арка, завершающая Раджпатх, на котором ежегодно 26 января устраивается красочный парад в честь Дня Республики. , а он так и продолжал молчать. Мы легли на траву.

— Похоже, ты просто чем-то сильно огорчен, — заметил я. — Отсюда и вся твоя хандра.

Он, должно быть, совсем забыл про меня, потому что мои слова заставили его вздрогнуть и в растерянности взглянуть на меня.

— Это было бы хорошо, — сказал он, — если бы только хандра…

— А что же еще?

Он долго глядел в небо, будто разыскивая что-то в молочной пелене тумана. Потом тихо ответил:

— Я должен кое-что сказать тебе. Но это только между нами. Ты понял? Скоро, даже очень скоро я уеду далеко отсюда.

— Ты хочешь сказать, что уедешь из Дели и найдешь себе работу в другом городе?

— Я хочу сказать, что скоро уеду за границу.

Признаться, я был порядком ошарашен и, ожидая дальнейших разъяснений, смотрел в глаза Харбанса. Но он молчал, и я заговорил сам:

— То есть в том смысле, что ты уедешь за границу для защиты докторской диссертации или же…

Харбанс сам сказал мне однажды, что намерен съездить в Англию, чтобы получить там степень доктора наук.

— Нет, нет, вовсе не в этом смысле, — решительно возразил он. — Я просто хочу уехать отсюда, и точка.

— Просто — это значит путешествовать, или…

— Ну кто отправляется путешествовать в таком настроении? И откуда у меня на это деньги?

О доходах Харбанса я не знал почти ничего. Единственное, что я мог предположить, наблюдая их повседневную жизнь, что недостатка в деньгах семья не испытывает.

— Но должна же быть наконец какая-то цель?

— Я же говорю, никакой особой цели нет, — ответил он, медленно закрывая веки. — И все-таки я уезжаю.