Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Уже?

— Да, сегодня утром.

— И без предварительного уведомления?

— Он уговорил директора принять заявление задним числом. Даже место на пароходе заказал, на третье февраля.

— Так спешно? А прочие дела он устроил?

— Ты о деньгах? Ну, тысячу рупий он занял у Рамеша, а до отъезда, возможно, получит еще какую-то сумму в колледже, из пенсионного фонда.

Нилима старалась говорить безразличным тоном, будто речь шла вовсе не о Харбансе, а о человеке совершенно постороннем. Я не сводил глаз с ее лица, надеясь уловить в нем хоть тень досады или огорчения, но мои старания были тщетны. Казалось, она просто пересказывала мне очередную новость из утренней газеты.

— Но как же так? С чего вдруг он решил уехать? — Я ни за что не хотел обнаружить, что мне хоть что-нибудь известно о планах Харбанса.

Она ответила не сразу, и, пожалуй, никогда прежде я не видел ее столь сосредоточенной.

— Сказать правду, — с усилием начала она, — мне все время кажется, что уезжает он только из-за меня. Видимо, я мешаю ему в чем-то. А зачем мне быть помехой? Если ему так хочется, пусть поживет один. Мне тоже будет полезно побыть одной. За это время я съезжу на Юг, серьезно займусь танцем. Мама обещает оплатить мне эту поездку. Нет, не буду удерживать его ни минуты, пусть себе едет!

И только теперь будто что-то дрогнуло в лице Нилимы. Что это было — душевная боль, сожаление, страх? Но в следующий же момент, справившись с собой, она ровным, непринужденным тоном спросила:

— Ну, а ты? Ты будешь приходить к нам, когда уедет Харбанс?

— Да, конечно. А отчего бы и нет?

— Прошу тебя, — продолжала она, — если Харбанс заговорит с тобой о своем отъезде, не вздумай отговаривать его. Сейчас твое слово значит для него очень мною. Ведь может выйти так, что ты посоветуешь ему остаться, а он вдруг возьмет да и послушается тебя, а потом день и ночь будет каяться, что не уехал, терзаться сомнениями, понимаешь? Пусть уедет на время, это будет полезно для всех нас.

— Но дело-то в том, Нилима, что он…

— Послушай, Судан, — прервала она меня, словно угадав мои мысли. — Что бы он там ни говорил, без меня ему жизни нет. В этом я совершенно убеждена. Но пусть сам во всем разберется, пусть сам проверит свои чувства, иначе всю жизнь будет думать, что по моей вине не смог сделать то, не смог сделать другое, третье… Ну, а что касается остального, например Шуклы, то мне его вмешательство в ее жизнь не нравится. Все-таки я считаю, что Шукле и Бхаргаву нужно было пожениться. Ну, не теперь, так хотя бы года через два.

— Но ведь Шукла сама ему отказала! Если она не захочет, то…

— Шукла? Да она и сама толком не знает, чего хочет и чего не хочет. Вот Сародж, например, решила выйти замуж за механика, хотя у того нет ни денег, ни образования, да и собой он не ахти какой красавец. Мы все против, а Харбанс поощряет ее, заладил свое: «Пусть выходит за кого хочет, это ее дело». Что же касается Шуклы… Не могу понять, почему он так о ней печется? Иногда мне даже кажется, что он и сам…

Внутри у меня что-то оборвалось, но я нашел в себе силы, чтобы сохранить внешнее спокойствие.

— Ты так думаешь? — спросил я нарочито безразличным тоном. — Но с чего ты взяла?

— Не стану, конечно, тебя уверять, — ответила она тихо, — но все-таки, по-моему, тут что-то есть…

— Перестань, пожалуйста, это уже из области фантазии.

— Может быть, и так. — Она опять задумалась, потом продолжала: — Шукла совсем еще ребенок. Мнение зятя для нее важнее всего на свете. Что хорошо для него, то нравится и ей, что не по нутру ему, от того и она открещивается. Я уж не раз говорила ей: что же ты будешь делать, когда выйдешь замуж? Как станешь жить без своего обожаемого зятя? — Она попыталась рассмеяться, но ей это не удалось. Таить свои чувства под фальшивой маской она не умела, это было противно всей ее натуре.

Весь тот день, когда мы провожали Харбанса, моросил мелкий дождь. Перед тем как отправиться на вокзал, Харбанс увел меня в какой-то бар, — он сказал, что хочет на прощанье угостить меня виски. Играл джаз, мы же сидели совсем близко к эстраде и потому плохо слышали друг друга… В молчании выпили мы по одной, затем по другой порции виски. Харбанс сказал:

— Вот видишь, как легко можно принять самое важное решение!

Мне послышалось, будто он сказал: «…каким смелым бывает человек». Я спросил:

— В чем смелым?

— Сегодня я уезжаю, — продолжал он. — Может быть, навсегда. И как легко было это решить!

— Ты в самом деле так полагаешь?

— Абсолютно легко, — повторил он. — Пока я не сказал себе твердо: «еду», в душе был сплошной хаос. Теперь все стало на свое место.

— Если это в самом деле так, я очень рад.

— Ты рад? — переспросил он. — Да, я знал, что ты будешь радоваться.

Мне показалось, что я неточно уловил смысл его слов.

— О чем ты? — спросил я.

— О твоей радости, — повторил он. — Я знал, что ты будешь радоваться.

— Чему? — допытывался я сквозь грохот оркестра.

— Моему отъезду! Чему же еще? — Допив последний глоток, он резко отодвинул стакан и поднялся с места. — Ну что ж, идем!..

Истинный смысл сказанного Харбансом дошел до меня лишь в ту минуту, когда мы вышли на улицу и сели в такси. Вино обычно придавало мне бодрости, но тут вдруг я почувствовал в душе, да, пожалуй, и во всем геле, свинцовую тяжесть. Так, значит… Значит, то, о чем думала Нилима, было правдой? Значит, Харбанса мучила ревность не только к Бхаргаву, но даже ко мне? Он терзался ревностью ко всякому человеку, нарочно или случайно оказавшемуся хоть в малейшей близости к Шукле!

— Но почему ты решил, что я радуюсь твоему отъезду? — сказал я, взяв Харбанса за руку. Он не должен был уезжать с мыслью, что я виноват перед ним. — Как ты мог подумать об этом?

Харбанс с укором посмотрел на меня и пожал плечами.

— Сегодня я уезжаю, чтобы больше сюда не возвращаться, — сказал он с мрачной торжественностью. — С этим городом я прощаюсь навсегда! Отныне его радости не для меня!

— Разве это не значит, что ты уезжаешь безо всякого желания и тем самым совершаешь насилие над собой?

Поморщившись и снова пожав плечами, он молча уставился на счетчик такси.

— Но тогда почему бы тебе не остаться?

Он сердито глянул на меня, хмыкнул и продолжал усиленно разглядывать счетчик.

— Все еще поправимо, — продолжал я. — Мы вернем твой билет и…

— Билет вернуть нельзя, — возразил он сердито. — И не для того я его покупал.

— Но я же вижу — тебе не хочется уезжать!

— Значит, ты лучше знаешь, что у меня на душе? — вспылил он. — Нет уж, оставь, пожалуйста! Я сам прекрасно разберусь в своих желаниях. Я сам знаю, кто из моих близких нуждается во мне и кому из друзей я не нужен. Я знаю все. И знаю очень хорошо. Я всех вижу насквозь…