Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Через окно такси, вместе с мельчайшей дождевой пылью, врывался холодный, колючий ветер. Я стал поднимать стекло, но машина уже въезжала на Хануман-роуд.

Больше нам с Харбансом поговорить наедине не удалось. Проводить его на вокзал пришли только трое — Нилима, Шукла и я. Всем остальным, вплоть до ближайших родственников, он решительно заявил, что нет никакой нужды в такую скверную погоду тащиться на вокзал. Он сам заехал попрощаться с матерью, братьями и сестрами. Возможно, то был просто каприз, а может быть, Харбанс и в самом деле не мог выносить прощаний на вокзале. Так или иначе, до самого отхода поезда он стоял между нами с отсутствующим видом и почти не разговаривал. Поезд отправился с десятиминутным опозданием, и эти лишние минуты были для Харбанса мукой. Он то смотрел на часы или на светофор, то принимался перевязывать шнурки на своих туфлях. Он бросал такие злобные взгляды на пускающий клубы пара локомотив, будто именно он был виноват в опоздании. Только когда наконец кондуктор дал свисток, Харбанс улыбнулся нам, затем молча поднялся в вагон и остановился в дверях. Но и теперь он, казалось, интересовался одним только паровозом, начисто забыв о тех, кто пришел его проводить.

— Ты уезжаешь так надолго и не хочешь попрощаться как следует? — спросила вдруг Нилима каким-то надломленным голосом. Она уже давно смотрела на него изучающим, без улыбки, взглядом.

Растерянный, Харбанс поспешно спустился на перрон. Сначала он пожал руку мне. Затем взял в свои ладони руку Нилимы, она порывисто прильнула к нему и обняла за шею. Так же попрощалась с ним Шукла.

Неожиданно для всех воздух пронзил сердитый паровозный гудок. Харбанс, резко отстранив от себя Шуклу, торопливо поднялся в вагон и снова стал в дверях. Локомотив, несколько раз шумно вздохнув, выпустил облако пара; заскрежетали колеса, вагоны дрогнули, зазвенев буферами, и тронулись с места. Не знаю почему, но до последнею момента я надеялся, что Харбанс не уедет и, как только вагон двинется с места, выскочит на перрон. Но фигура Харбанса по-прежнему неподвижно вырисовывалась в строгой рамке двери, а вагоны бежали все быстрее и быстрее.

Когда мимо нас проплыл последний вагон, Нилима направилась к выходу. Догнав ее, я пристально взглянул ей в лицо — не блеснет ли хоть единая слезинка на ее глазах? Однако глаза ее были сухи, ни один мускул в лице не дрогнул. И когда вдруг где-то рядом послышалось всхлипывание, я уже с удивлением уставился на Нилиму. Но она шла все той же ровной, непринужденной походкой, сохраняя внешнее спокойствие. У Шуклы же глаза были мокры от слез, а губы слабо, беззвучно шевелились. Признаться, в ту минуту выдержка Нилимы неприятно поразила меня. Неужели действительно отъезд Харбанса нимало не огорчил ее? Или то была игра, только чрезвычайно искусная и тонкая? Может быть, она хотела показать, что в любых обстоятельствах способна сохранить присутствие духа? Или же боялась, поддавшись чувствам, потерять собственную веру в то, о чем так недавно говорила мне? В самом деле, ни размеренная, покойная ее походка, ни высокомерно вскинутая голова, ни блестящие сухим блеском глаза — ничто не вязалось с этой ситуацией. Знала ли она, что Харбанс уехал с твердым намерением никогда не возвращаться? А если знала, то неужели у нее доставало сил, чтобы и в этом исключительном случае сохранить такое непоколебимое спокойствие? Неужели Нилима и вправду была свободна от слабостей, присущих всякой женщине?..

Едва мы вышли на улицу, от остановки такси навстречу нам направился какой-то человек. Внимательно вглядевшись в него, я вздрогнул от неожиданности. Но Нилима и Шукла, по-моему, нимало не удивились. Это был Сурджит.

Он приблизился к нам торопливым шагом. Волосы его были мокры от дождя.

— Поезд уже ушел? — спросил он, с трудом переведя дух.

— Да, — ответила Нилима. — Между прочим, на десять минут позже расписания.

— Я не знал точно, когда отправляется поезд, — скороговоркой оправдывался Сурджит. — Я так торопился, даже взял такси… Я был у друзей. Пока собирался — вот и опоздал!.. Я же говорил им: «Друг уезжает за границу, я должен проводить его…» Но вы же знаете, что такое компания… Целый час нужен, чтобы только распрощаться со всеми.

— Ну что ж, теперь все равно, поезд уже ушел, — сказала Нилима сухо, будто желая на этом кончить разговор.

— Мне очень жаль, — продолжал Сурджит, — я так спешил — и вот, пожалуйста, — опоздал… Ну, что теперь вы собираетесь делать? Поедете домой, я так понимаю?

Руки его мелко-мелко дрожали, он даже слегка заикался. Никогда на его широком лице я не видел такого выражения озабоченности и беспокойства. Он будто никак не мог сообразить, что ему сейчас следует делать и говорить.

— Конечно, домой, куда же еще? — ответила Нилима тем же неприязненным тоном.

— А ты? — Тут Сурджит впервые показал, что им замечено и мое присутствие. — Ты тоже едешь с нами? Или же…

— Я живу в стороне Садар-базара, нам не по пути, — буркнул я.

— Вот и прекрасно! — И он без промедления протянул мне руку.

Перед тем как уйти, Нилима повернулась ко мне и сказала:

— Запомни: то, что Харбанс уехал, вовсе не означает, что ты тоже должен исчезнуть.

— Ну, конечно, конечно, — без всякого выражения в голосе отозвался я.

— Вот и прекрасно! — повторил Сурджит, снова энергично потряс мне руку и быстро зашагал к остановке такси. Шукла вообще никому не сказала ни слова. Она все еще пребывала в каком-то оцепенении и теперь так же молча последовала за Сурджитом. Я остался один на мокрой привокзальной площади. Они давно уже уехали, а я все стоял под мелким моросящим дождем. Его капли беззвучно, едва осязаемо проникали сквозь одежду до самой кожи. Мимо, туда и сюда, сновали какие-то люди, но я их словно не видел. Через площадь нескончаемыми вереницами мчались автомобили, но их я тоже не замечал. Я так и не сдвинулся с того места, где простился с Нилимой и ее спутниками, и мне казалось, что от этого вдруг замер и весь мир. Нет, конечно, все вокруг двигалось, но это движение, как картина на стене, было словно ограничено жесткой неподвижной рамой. Не в силах сделать шага, я стоял и стоял под дождем, пытаясь понять: что же происходит со мной, какие мысли проносятся в моем мозгу? Чего я хотел, что мучило меня? Вокруг колыхался и трепетал полный жизни, до отказа насыщенный движением, красками и звуками мир, во мне же все будто окаменело, я страдал и томился от ощущения внутренней пустоты. Чего же недоставало мне? И откуда она взялась, эта мучительная пустота?..

День ото дня это чувство внутренней пустоты росло, усиливалось, и мне теперь стоило немалого труда сохранять душевное равновесие.

По старой привычке вечерами я бродил по городу, заходил и в кафе, но никогда не встречал ни Нилимы, ни Шуклы. То ли они приходили теперь туда в иные часы, то ли вообще перестали бывать в нем. Явиться к ним без приглашения казалось мне недопустимым. Мои холостяцкие вечера сделались совсем одинокими и печальными. Пока Харбанс был в Дели, ежедневные встречи в кафе казались мне иногда пустой тратой времени, и мне было жаль загубленного досуга. Теперь же, напротив, именно те шумные застолья вспоминались как единственная отрада, придававшая мне силы, чтобы продолжать жить в этом грязном переулке и работать в опостылевшей конторе Бала Бхаскара. Харбанс рисовался в моем воображении человеком особенным, необыкновенным, мне казалось, что он вносил в мою жизнь что-то значительное, весомое. Теперь же я не знал, куда деваться, что делать в свободное время. Едва наступали сумерки, мне становилось тошно от сознания собственной неполноценности, от тягостного ощущения одиночества…