Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Бежали дни. Работы в редакции все прибавлялось. А может быть, мне только казалось так? И казалось именно потому, что теперь я все чаще не успевал вовремя закончить порученные мне дела. Тридцать дней месяца пролетали для меня, как один день, и один день тянулся, как тридцать, — все они были до тошноты одинаковы, и если я ощущал хоть какое-то движение во внешнем мире, то это был бешеный бег того ужасного, сошедшего с рельсов поезда… Я мечтал, чтобы проклятый локомотив грянулся наконец об землю и рассыпался в прах, положив конец моим мукам. Но и это желание никак не могло осуществиться…

Скоро я уже не мог уснуть без помощи снотворных таблеток.

Пришла весна. Днем город купался в легком тепле, а ночью прохладный ветерок, который проникал теперь даже в наш душный переулок, приносил откуда-то издалека аромат «царицы ночи» [40] Царица ночи — индийская разновидность жасмина. . Этот чудесный запах, словно порождаемый самой сущностью весенней ночи, всегда, с самого раннего возраста, действовал на меня с неотразимой силой. Но человек с годами меняется, и так же, должно быть, неузнаваемо и невозвратно меняются и связи его внутреннего мира с миром внешним. Наши первые, самые сильные и счастливые впечатления, навсегда сделавшиеся для нас дорогими и неповторимыми, со временем словно бы отслаиваются от нашей личности и становятся частью души какого-то совсем другого, до боли знакомого, но все же чужого нам человека, как бы настороженно глядящего на нас из зеркала; так незнакомый город, увиденный из окна поезда, стремительно исчезает во мгле и остается где-то позади, в сотнях миль от нас, постепенно обращаясь в нашей памяти в туманный, еле различимый призрак. В детстве запах «царицы ночи» вызывал во мне необъяснимый восторг, он соединялся в моем сознании с переливчатыми звуками свирели, доносившимися порой из далекого горного поселка, и вместе они словно бы размягчали и увлажняли почву моей души, и казалось, из глубины ее пробивались наверх нежные ростки счастья. В ту незабываемую пору, когда не перестаешь радостно удивляться всему на свете, мне чудилось, что само небо, омытое ночным цветочным ароматом, каждый вечер спешит мне навстречу, готовое стать верным моим другом и сообщником, а мерцающие звезды, казалось, посылают мне сверху приветные знаки. Доверчиво и ласково небо склонялось ко мне, позволяя моим глазам по собственной прихоти создавать и вновь уничтожать в нем фантастические, сотканные из облаков, образы невиданных животных и демонов… Позже, в студенческие годы, запах «царицы ночи» стал вызывать во мне иные ассоциации. Когда в часы вечернего отдыха я приходил на бадминтонный корт и ловко работал ракеткой, тугими ударами отражая стремительно летящий ко мне волан, этот аромат, соединенный с пленительным образом заходящего солнца, наполнял мою душу сознанием радости бытия, ощущением молодости и силы. Все в этом мире, верил я, создано для меня, и только для меня одного, — лишь для меня восходит солнце, для меня разливается вокруг его животворящее тепло, для меня веет освежающий ветерок. Но теперь все было иначе. Тот же знакомый, волнующий запах, преодолевший на своем пути десятки кварталов и переулков и долетевший наконец до тесной нашей комнатушки, помимо воли повергал мою душу в томительное уныние; тяжелела голова, гулко стучало сердце. Арвинд же принимался уверять меня, что во всем виноват грипп. «Конечно, — говорил он, — теперь эпидемия, ты должен быть осторожным!»…

Было воскресенье. Как и всегда в этот день, я проснулся поздно и к девяти часам утра еще не успел даже умыться. Из переулка доносились привычные зазывания торговцев зеленью, им вторили жалобные, молящие голоса покупателей. Наша каморка уже наполнилась дымом и запахами готовящейся пищи. Все было как обычно. И когда в дверях вдруг возникла стройная женская фигура, я в первую минуту не узнал гостью, предположив, что к нам случайно зашла одна из героинь местной «рамаяны» — какая-нибудь новоявленная Урмила или Мандави [41] Урмила — жена Лакшманы, Мандави — жена Бхараты. . Но когда она назвала мое имя, я едва не подскочил к потолку. Мог ли я даже вообразить себе, что справляющаяся обо мне нарядная, красиво причесанная незнакомка окажется Нилимой! Застигнутый врасплох, помимо крайнего изумления, я испытывал еще и жгучий стыд — майка на мне в трех местах была порвана и от долгой носки выглядела весьма неприлично.

— Скажите, пожалуйста, здесь живет Мадхусудан? — повторила Нилима. Она тоже не сразу узнала меня и потому обращалась ко мне как к незнакомому. Понадобилось время, чтобы она окончательно уверилась в том, что стоящий перед ней неопрятный субъект — тот самый человек, которого она ищет.

— А! Это ты, Нилима! — воскликнул я с наигранной непринужденностью, пытаясь скрыть за ней крайнюю свою растерянность. — Как ты здесь оказалась?

Но прежде чем Нилима успела произнести хоть слово, я уже получил безмолвный ответ на свой вопрос — в ее руках была та самая записная книжка с голубыми страничками.

— Значит, ты живешь здесь? — Переступив порог, Нилима вошла в комнату. — Уф! Ну и жилье ты себе выбрал!

— Что поделаешь, я человек бедный…

Все так же силясь замаскировать нарочитой развязностью свое полнейшее замешательство, одной рукой я прикрыл самую безобразную дыру на майке, а другой снял с гвоздя рубашку и поспешно принялся натягивать ее на себя.

— Вот никогда бы не подумала, что ты живешь в таком месте, — сказала она с брезгливой гримаской. — Это просто ужасно! Как можно вообще здесь жить?

— Как можно жить? — Мне стало смешно. — Разве ты не видишь, сколько людей тут живет? Как раз такие места больше всего и любит беднота. За небольшую плату на восьми или десяти футах площади может ютиться целая семья.

— Это просто ужасно! — повторила Нилима и — то ли непроизвольно, то ли нарочито — содрогнулась всем телом.

Я взглянул на дверь — через нее в каморку уже заглядывали тхакураин, мать Гопала и несколько маленьких девочек. Уловив мой взгляд, они тотчас же исчезли; только тхакураин, видимо на правах хозяйки, осталась стоять на месте, с любопытством разглядывая Нилиму.

— Хочешь, лала, я приготовлю чай и что-нибудь еще? — спросила она и вошла в каморку.

— Нет, бхабхи, ничего не надо, — ответил я, при этом от волнения задел рукой стоявший на сундуке фонарь, отчего тот упал и разбился.

— Ой, фонарь ваш разбился, бхабхи! — воскликнул я с искренним огорчением, кинувшись собирать осколки стекла.

— Ну разбился и разбился, подумаешь — беда какая! — отозвалась тхакураин, и мне показалось, что она вдруг сделалась выше ростом. — Подумаешь, стекло — ему и цена-то шесть ан, они [42] В индийских семьях, живущих по старым обычаям, жена должна говорить о муже только в третьем лице. сходят да купят другое.