Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Сердечно твой

1.4.51

опять первое число — первое апреля, день дураков. Я начал работать в нашем посольстве. Весь день твержу себе: «Ах, Харбанс, Харбанс, какой же ты глупец, — неужели для того ты оставил дом и почетную должность, чтобы стать на чужбине каким! — то жалким чиновником, конторским клерком?» Заглушив досаду и злость порядочной порцией виски, сел за письмо к тебе. Чувствую, что оно будет длинным-предлинным и что в нем наконец я со всей откровенностью разверну перед тобой самые глубинные пласты своей души.

Твой ответ поразил меня. Ты пишешь, что мое письмецо с поздравлениями Шукле по случаю дня ее рождения почта доставила с необыкновенной пунктуальностью, час в час, и что в то же время я совсем забыл поздравить тебя. Это невероятно! Честное слово, чувствую себя последним негодяем! Но не могу понять — как могло такое случиться? Ведь только для того я и брался за перо, чтобы поздравить тебя с днем рождения, и вот пожалуйста — немедленно же забыл о главной своей цели! Боюсь, что дело тут не в простой забывчивости. Если хочешь, схожу к психоаналитику и спрошу, как можно объяснить это с точки зрения медицины. Поверь, до слез жаль, что так нелепо все произошло. Представляю, как ты огорчилась в тот день. Одна надежда, что ты простишь меня.

Впервые нахожу в твоем письме слова, которых ждал все эти годы, — о том, что я для тебя самый искренний друг и доброжелатель. Что ж, я всегда считал, что нет надежнее и крепче привязанности между людьми, нежели дружба, хотя, к несчастью, мне еще не встретился человек, который был бы достоин этого великого чувства. Если ты сможешь и в самом деле стать для меня настоящим другом (каким, по твоим словам, была всегда), то между нами не останется ни малейшей преграды. Ты пишешь, что любовь — это, другими словами, уважение, которое мы оказываем друг другу. Но разве этим сказано все? Разве мы не оказываем уважения своим врагам, или даже животным? Нет, я полагаю, любовь есть нечто несоизмеримо большее. С уважения она только начинается. Любовь — это упорная, никогда не кончающаяся борьба двух душ за взаимное обогащение. Простое их содружество еще не исчерпывает всю полноту любви, ибо в нем есть угроза застоя, а в дальнейшем и гниения. Любовь предполагает безграничное развитие обеих сторон, для чего, естественно, необходимо выработать единый взгляд на мир, единые принципы. Должен прямо сказать — в этом я абсолютно нетерпим, и если хоть что-нибудь во взглядах близкого мне человека противоречит моему собственном, у видению мира, моя душа впадает в мертвую апатию, а сердце уже неспособно любить. Мне крайне мало показного или воображаемого сочувствия к моим исканиям, ибо оно есть своего рода духовное рабство, которое я презираю. В истинной любви нет этого рабства, но есть взаимопроникающая общность сердечного влечения и мудрого всеведения, в ней нет затаенного желания бежать друг от друга, но есть незатухающая страсть обогащать эту любовь и от нее обогащаться, творить ее и быть творимым ею. Всякая другая любовь для меня — ложь. Понимаю, тебе кажется странной сегодняшняя моя исповедь. Да, впервые нахожу я в себе силы до конца высказать все, что давно копилось у меня в душе. Конечно, мне не чужды сомнения и в своих и в чужих чувствах, но в чем главная суть любви, это для меня ясно как день. Дом, семья, дети, близкие, общественное положение — все это второстепенно. Там, где нет любви, этого основополагающего стержня жизни, любые рассуждения о подобных вещах — всего лишь притворство, ложь, обман. Наше с тобой несчастье не в том, чем мы стали друг для друга в нашей неудавшейся семейной жизни, но в том, чем мы не сумели стать.

Ты знаешь, я чувствую себя теперь несказанно одиноким. Но почему? Потому ли, что нас с тобой разделяет расстояние в пять тысяч миль, потому ли, что порваны узы нашей интимной близости? Нет, и прежде это одиночество, подобно червю, точило меня изнутри и будет точить до той поры, пока ты по-настоящему не станешь единственным моим товарищем по духу или пока им не станет кто-то другой. Да, да, совершенно сознательно и обдуманно я говорю здесь о «ком-то другом», хотя ответа на вопрос — а кто же может занять это место? — пока не нахожу.

Очень возможно, что те чувства внутренней пустоты и одиночества, которые поневоле приходится разделять со мной и тебе, заложены глубоко в самой моей натуре. Но если бы ты нашла в себе силы делить их со мной не по нужде, а с горячим сочувствием, все могло бы перемениться. Ведь я как раз и ищу теперь дружбы такого человека, который искренне, с любовью и радостью разделял бы со мной все мои надежды и разочарования, мои желания и страхи. Я хочу единственного — неделимой, как у двух атомов в молекуле, общности двух родственных по духу индивидуумов.

С юных лет я в непрестанном поиске высоких, манящих вдаль идеалов, но люди безжалостно разрушают их, или это делаю я сам, по собственной злой воле и неразумию. О, какое мужество, какое упорство нужно воспитать в себе, чтобы на месте руин возвести новое здание! Боюсь, мне это уже не по плечу — я смертельно утомлен, измочен и, может быть, даже стар… А вдруг мое одиночество, моя апатия — только симптомы неизвестной душевной болезни, от которой нет лекарства? Не напрасно ли я приглашаю тебя приехать ко мне?..

На чашах моих нравственных весов находятся теперь, с одной стороны, вся пессимистическая философия, с другой — вера в человека, и я очень опасаюсь, как бы груз пессимизма не оказался чересчур тяжелым. Мое неверие грозит бедой другим, близким мне людям, а я не хочу, чтобы они страдали из-за меня…

Вот и сейчас, когда я пишу эти строки, мне уже кажется, что они причинят тебе острую душевную боль и непоправимый вред. Видно, мне на роду написано бесконечно находить в себе едкую горечь жизни и рассеивать ее вокруг себя. Я словно бы попал в какую-то черную колею, она упорно ведет пеня куда-то в страшную чащобу, и я не в силах свернуть с нее. На мою долю не выпали ни великая трагедия, ни жестокая неудача, но мне суждено стать печальным свидетелем постепенного, но неотвратимого крушения собственных идеалов…

Бесспорно, в житейском смысле ты многое сделала для меня, и за одно это я должен быть тебе благодарен. Но не так ли мы благодарим человека, прислуживающего за столом? И не сквозит ли в словах благодарности что-то ужасно банальное, обветшалое? Нет, не этого я ищу. Я хочу найти в тебе нечто недостижимо духовное, несказанно прекрасное — то, чему я мог бы поклоняться безмолвно, всем своим существом, то, что могло бы и мне подарить ощущение полноты жизни. Я хочу видеть в тебе живое, горячее, проникновенное понимание красоты, которое было бы способно пробудить с новой силой и мое эстетическое чувство, могло бы наделить меня непоколебимой решимостью противостоять всем жестоким, бесчеловечным, животным стихиям жизни. Я мечтаю обрести великую нравственную силу, несокрушимую веру — и тогда мне будет не страшна окружающая нас глухая темная стена, она не угасит мощный порыв моей воскресшей души…