Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— О, чудо чудное! О, диво несравненное! — повторяет он восхищенно. — Да это варенье слаще «живой воды»! Мы всегда будем высоко ценить гостеприимство вашей страны. Она поистине вправе гордиться всем, что имеет!

Старый Тахт-е-таус весь трепещет от гнева. На его глазах кощунственно обесцениваются драгоценнейшие перлы искусства, которые он бережно взлелеял и взрастил, которым он пожертвовал всю свою силу, сам оставшись столь слабым и беспомощным. И голоса в небе звучат уже вовсе без воодушевления. Подумать только, их ценят ниже, чем розовое варенье! Нынче Мухаммад-шах похваляется перед чужеземцем кувшином варенья в большей мере, нежели их божественным искусством!

Но внимание Надир-шаха привлекает уже не варенье, а одна из танцующих перед ним девушек. Самая прелестная из всех, она достойно представляет и изящество северного, и роскошь южного танца. Тело ее гибко, как тростник, и подвижно, как ртуть. Каждое движение ее дарит красоту всему сущему на земле, а каждый взгляд танцовщицы вдыхает в эту красоту жизнь. Вся она как родник, из которого бурной струей извергаются все новые и новые, бесконечные в своем многообразии, лики прекрасного. Звон ее ножных бубенчиков словно сам неудержимый бег этого ручья, и когда бубенчики вдруг замолкают, ручей прекращает свой бег. Источник застывает и обращается в обворожительное ледяное изваяние.

— О, диво дивное! — восклицает Надир-шах, пожирая взглядом неподвижно замершее тело танцовщицы. — Какое очарование, какое изящество! От лица Газни мы низко склоняемся перед невиданной красой. Эту танцовщицу мы увезем с собой в нашу столицу. Пусть будет она лучшим украшением нашего шахского двора! Но мы не примем ее как дар, мы щедро уплатим за нее из нашей казны. — И, глянув на Мухаммад-шаха, победитель добавляет: — Мы оцениваем красоту танцовщицы в целых две сотни ашрафи [71] Ашрафи — старинная иранская золотая монета. .

Снежное изваяние вдруг снова оживает. Танцовщица сходит со своего места и приближается к шаху-завоевателю.

— Покорнейшая рабыня шахиншаха из Газни осмеливается сама просить вознаграждения за свое искусство, — произносит она.

— Шахиншах Газни готов вознаградить твое совершенство в красоте и танце любым подарком, какой только пожелаешь. — Говоря так, Надир-шах берет танцовщицу за руку, привлекает к себе и запечатлевает на снежной белизне ее тела свои жаркие поцелуи! Молча восприняв этот знак благосклонности, танцовщица высвобождается из объятий шаха и снова склоняется перед ним в поклоне.

— Шахиншах даровал недостойной рабыне право самой избрать себе подарок, и она бесконечно ему благодарна. Рабыня желает лишь одного…

— Чего ни пожелает несравненная красота, все будет исполнено по нашей милости, — соглашается Надир-шах, и по жилам его горячим потоком начинает струиться кровь. Но он чувствует, что в глазах танцовщицы сияет то, что доступно не для губ, а лишь для глаз его. Ах, какая жалость, что глаза не способны, подобно губам, впитать в себя эту таинственную, неуловимую сладость!

Танцовщица низким поклоном выражает повелителю крайнюю свою почтительность и снова выпрямляет стан.

— Ничтожная рабыня осмеливается просить у господина единственной награды — да позволит ей великий шах провести весь назначенный судьбою срок жизни в родном Хиндустане.

Старый Тахт-е-таус несказанно рад этому ответу. Но Надир-шах судорожно, будто от змеиного укуса, передергивается всем телом. Молча, пронзительно смотрит он в лицо танцовщицы, затем переводит взгляд на сидящего поблизости Мухаммад-шаха. Тот тоже обращает налитые кровью глаза на неблагодарную рабыню. Ведь еще минуту назад он мечтал, присовокупив к кувшинам розового варенья еще и эту накрашенную куклу, окончательно задобрить шаха, он мечтал о том, что Надир-шах милостиво отступится от невыносимых для царской казны контрибуций и мирно уйдет в свой Газни… Надир поднимается с трона. Поднимается с шелковых подушек и вся его свита.

— Мы верны своему слову, — говорит Надир-шах. — Остаток жизни ты проведешь в Хиндустане.

Выступив вперед, жезлоносцы провожают своего повелителя в личные покои Мухаммад-шаха. Танцовщица склоняет голову в благодарном поклоне.

В царских покоях Надир-шах снова требует вина. Он утомлен и раздражен, он желает поскорей вернуться в Газни. Ему дела нет до чужой страны, он не хочет быть ее правителем!.. Единственное его желание — превратить бедную свою столицу в столь же блестящий и изысканно роскошный город, как и завоеванный им Дели. И это честолюбивое желание придется полной ценой оплатить самому делийскому бадшаху. Надиру нужны не жалкие образцы не виданной им прежде красоты — нет, он увезет в свою цитадель все-все, что необходимо, дабы воссоздать это чудо на новом месте. И пусть об этом позаботится поверженный в прах властитель империи Великих Моголов!

А делийский бадшах хранит робкое молчание. Собственной рукой наполняет он янтарным вином драгоценные золотые чаши и подносит их, одну за другой, охмелевшему Надиру. Да не позволит всевышний разгневать неосторожным словом грозного победителя!..

Но неспокойно в городе. В его притихших было кварталах назревает буря. Зародившись в Пахаргандже, среди ремесленников и купцов, она постепенно охватывает весь Дели. Столкнулись две непримиримые стихии. Солдаты Надир-шаха жаждут грабежа, а горожане готовы стать грудью за свое добро. Обе стороны отстаивают свои кровные права. Солдаты не могут потерпеть, чтобы кто-то препятствовал им в их привычном занятии — грабеже и разгуле. Жителям Дели вовсе не по душе столь бесцеремонное вмешательство в их жизнь и хозяйство. Брань и взаимные попреки переходят в драки, драки — в кровавые столкновения…

В полночь Надир-шаха вдруг пробуждают от сна. Военачальник возмущенно докладывает своему повелителю, что население завоеванной столицы не признает за персидскими солдатами права на грабеж. Неповиновение горожан возросло до крайней дерзости — они смеют вступать в борьбу с воинами великого шаха! Надир в гневе. Он уже забыл и о вкусе розового варенья, и о красоте индийской танцовщицы. Как, делийцы все еще не признали власть персов? Так пусть же безграничные нрава победителей будут доказаны побежденным самым жестоким образом! Пусть на много поколений вперед запомнят жители Дели, какие права обрели силой меча персидские солдаты, которых привел сюда сам Надир-шах!..

Едва восходит солнце, Надир-шах отправляется в Золотую мечеть и становится посередине молитвенного дворика. Перед шахом лежит его обнаженный меч. Пока сверкающий клинок не будет снова убран в ножны, персидское войско имеет право на беспощадную, кровавую расправу. Всякий попавшийся под руку житель Дели — от ребенка до старика — должен быть предан смерти. Любому солдату из армии Надира позволяется изнасиловать первую же приглянувшуюся ему женщину, а затем изрубить ее в куски.