Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Затем настает очередь Джайдева, то бишь Грязной Машины. Самодовольно покручивая жиденькие усики, он потешает приятелей непристойными шутками и песенками, словно задавшись целью тем самым оправдать и свою профессию, и свое прозвище. Даже циничный толстяк Бхадрасен, у которого от удовольствия то закрываются, то снова открываются узенькие глазки, а оплывшее лицо от смеха вовсе обращается в жирную лепешку, говорит под конец:

— Ну и скот же этот Грязная Машина! Каким был в Лахоре тринадцать лет назад, таким и остался. И язык все такой же поганый и такой же сладкий…

Единственное, на что способен Сундар Джунеджа, — это звонко хихикать при каждом слове, произносимом друзьями. Когда же его спрашивают о причине смеха, он принимается хохотать еще громче, но, впрочем, тут же в замешательстве смолкает.

Чоудхури всегда загадочно улыбается, поминутно поглядывая на часы. Ему нравится делать вид, что в кафе он попал совершенно случайно и что вообще его место совсем не здесь, а в каком-то ином, несравненно более достойном обществе.

Выйдя из кафе, друзья долго еще стоят на тротуаре и лениво жуют бетель, продолжая все тот же бесконечный и бессмысленный разговор. Только обидевшийся Сундар Джунеджа немедленно покидает компанию. Остальные четверо дружно направляются домой к Чоудхури, там они снова пьют вино и снова твердят те же речи, и только к полуночи, договорившись о новой встрече на следующий же день в кафе, наконец расходятся. После ухода осточертевших приятелей Чоудхури срывает свой гнев на ни в чем не повинном слуге, не скупясь при этом на самую неприличную брань, и наконец засыпает с твердым намерением с завтрашнего дня не позволять больше собираться этому «парламенту» у себя дома…

Третью разновидность завсегдатаев кафе представляет здешний художественный кружок — самый известный в почитаемый в публике. Он собирается обычно в отдельной, семейной кабине. Тут театральные режиссеры, старые художники, артисты-профессионалы, актеры-любители и еще две или три девушки, которые в дни спектаклей занимаются продажей билетов и программок. Разговор тут идет о самых серьезных проблемах современной театральной жизни. А проблем этих множество. Каково будущее профессионального театра в Индии, и в особенности в Дели? И какими качествами должен он обладать? Способен ли народный театр стать фундаментом для создания профессионального театра? Можно ли на коммерческой основе осуществить постановку пьес, созданных для «высокого» театра? В какой мере театр нуждается в поддержке государства? Окажется ли полезной для прогресса театрального дела в Индии правительственная программа основания новых театров по всей стране? Чего хочет от нас народ? Что мы сами хотим дать народу? Станет ли театр будущего во всех отношениях символистским? Какое место в пьесе должны занимать музыка и танец? Какие возможности предоставляет актеру сама по себе музыкальная драма?…

Начавшись с общих тем, беседа очень скоро соскальзывает на конкретные вопросы текущей театральной жизни. Ну, скажите, — возмущается кто-то, — что хорошего, если не упоминать об освещении и декорациях, было в спектакле «Мужеством добытая Урваши»? [74] «Мужеством добытая Урваши» — пьеса великого древнеиндийского поэта и драматурга Калидасы (начало V в.). А каким круглым идиотом представили императора в «Чандрагупте» [75] «Чандрагупта» — пьеса известного индийского писателя, поэта и драматурга Джайшанкара Прасада (1889–1937), посвященная древнеиндийскому правителю Чандрагупте (Маурте). ! А Чанакья? [76] Чанакья — см. примеч. к с. 267. Вы помните, с каким ужасным пенджабским акцентом вел актер эту роль? Да что там! Возьмите ту же Радху в «Прекрасном Мадхаве» — разве не казалось вам, что это вовсе не Радха, а Менака [77] Мадхав — одно из имен бога Кришны; Радха — его возлюбленная; Менака — небесная красавица, посланная богом Индрой на землю. ? И что вообще было в ней, кроме откровенной сексуальности? Просто чудо, каким натуральным сделали убранство гостиной в «Цветном стекле»! Но было бы совсем хорошо, если бы актерам вообще запретили входить в нее! Не правда ли, так и казалось, что перед вами толпа уличных торговцев, которых только что оторвали от их лотков на Зеленном базаре?.. Вы не находите, что танец Шачи в «Красавице» был исполнен в самый неподходящий момент?.. Вы говорите — «Дарбар Великих Моголов». Да что в нем, собственно, и было от могольских-то времен? Можно подумать, что вам показывают не дворец императора, а загон для скота, в котором дружно блеет стадо баранов! Какой уж там: прогресс театра после подобных-то спектаклей!. А вы помните Дурьодхану в пьесе «Венисанхар»? Согласитесь, он произносил роль точно как продавец зубного порошка, предлагающий свой товар прохожим….

— Деле доходит до крайности, господа! — Театральный критик Сомендра от возмущения бьет себя ладонью по лбу… — Разве я не прав в том, что постановщики «Венисанхара» просто собрали в одно место дюжину балаганных шутов? И ни один из них не имеет ни малейшего понятия, как надо двигаться актеру на сцене! Похоже, что их навербовали за час до спектакля прямо на улице, посулив каждому четыре аны за участие в пьесе. Искусство заполнения пространства сцены? Они понимают его в единственном смысле — надо бегать по этой сцене, взад и вперед, громко топоча пятками и суматошно размахивая руками. То они, черт возьми, всем скопом жмутся а углу, то вдруг кинутся на середину… Нет, это совершенно невозможно, господа! Порой, думаешь, что тут не театр, а, простите, вертеп какой-то. Признаться, я и раньше видел немало глупых пьес, но это уже вовсе ни на что не похоже!..

— А возьмите пьесу «Алкапури» — разве там был настоящий Нарада? — вторит критику Шайла-бала, начинающий драматург… Она написала уже две пьесы, ужасно гордится, ими и при каждом удобном случае заводит о них разговор. — Попробовал бы только этот актер взяться за какую-нибудь роль в моих пьесах! Я не постеснялась бы схватить его за вихор и отвести в зал для репетиций — пусть сначала поработает как следует. Теперь на сцену лезет всяк, кому не лень, даже такие «актеры», которым впору сидеть в лавочке, зерно развешивать. Ну, скажите, разве это не самое настоящее насилие над нашим театром? К этим людям я применяла бы ту же самую статью, по которой судят насильников в прямом смысле. Они еще опасней для общества, поверьте! Чистота истинного искусства, если можно так выразиться, ценность куда более значительная, чем даже чистота женщины!

— Полегче, полегче, Шайла, — с улыбкой говорит режиссер Захир, похлопав ее по плечу… — Не так громогласно об этом. Представь, что подумают люди?

И тут все взрываются хохотом. Шайла смущена. Чтобы скрыть свой конфуз, она бьет Захира кулаком по руке.