Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Час за часом длится жестокая расправа над мирным населением. В мрачные подземелья заточены волшебные голоса, еще вчера реявшие над великой столицей. Гибнут несравненные певцы и музыканты. Одни корчатся в муках от смертельных ран, другие затоптаны в землю ногами персидских солдат, третьи извиваются на пиках. Музыка, искусство, культура… Что может противостоять острому мечу Надир-шаха, кто смеет бежать от неминуемой смерти? Живая слава и украшение Дели безжалостно растерзана и брошена на поживу бродячим псам и шакалам. Кто по воле случая остался в живых, тот уже закован в тяжкие цепи и бредет, понукаемый солдатами, по пыльной дороге в Персию. В Персию уносят Кох-и-нур. В Персию увозится старый Тахт-е-таус. В Персию, вместе с конюшими и погонщиками, уводятся слоны и кони. В Персию угоняют рабов и рабынь, певцов и художников, музыкантов и танцовщиц. В Персию уходят искусство и музыка… Ах, как сокрушается Надир-шах, что невозможно разобрать до основания и перевезти в Персию знаменитую Красную крепость и все до единого прекрасные делийские дворцы!.. Отныне самым великолепным городом мира должен стать Газни… А что же ждет Дели? Увы, жалок жребий побежденной столицы, ей суждено обратиться в огромное кладбище, и долго еще на ее широких улицах-базарах будут смердеть обезображенные трупы… Поистине, Надир-шах обессмертил себя — как страшный сон, будут вспоминать грядущие поколения делийцев кровавый его набег…

Зловонный дым застилает небо, грохочут барабаны удаляющегося персидского войска. Среди смрада и черных руин порой еще слышатся слабые, полумертвые отголоски «Миян ки тоди». Где-то вдруг прогремят и вновь умолкнут барабаны-табла. Жалобно звякнет и замрет ножной колокольчик. Последние вздохи издает мальхар — некогда торжествующая песнь в честь прихода поры дождей. Всхлипывает асавари, прежде радостный утренний гимн. Над развалинами домов осиротело блуждают души тхумрий, нежных любовных песенок, словно жалуясь: кто же теперь будет весело распевать нас, кто станет согласно вторить нашему ритму кивками головы? О, ныне все небо над Дели затянуто мраком, густым и смрадным туманом! Развеется ли он когда-нибудь в будущем? Загорятся ли снова в ласковой вечерней темноте волшебные светильники голосов? Вернется ли на свое место престарелый знаток и хранитель великого искусства пения и музыки? И станет ли когда-нибудь вновь этот зловещий черный провал над головой тем радостным, звенящим от песен небом, каким его знали делийцы прежде?

А старый Тахт-е-таус, которого через Кабул везут в далекий Газни, горестно вздыхает: каким же грузным и неуклюжим сделался он вдруг — словно груда металла или камня! Куда же ушло все то, что позволяло ему быть столь нежным и чутким к движениям и звукам? Где гордый дух его? Может быть, загнанный в день страшной резни в глухие переулки за Чандни-чоук, он навсегда почил там жертвой насилия? Или же сам великий покровитель искусств принужден был оставить его возле городских ворот?..

…Где-то вдали едва мерцает похищенный Кох-и-нур…

Каждое утро из бесчисленных делийских кварталов и переулков выезжают тысячи велосипедов, а по вечерам, неся на себе усталых, изнуренных седоков, они возвращаются в те же кварталы и переулки. По широким проспектам и многолюдным улицам снуют разномастные автомобили бесконечного множества марок и типов — от «олд-мобайла» тысяча девятьсот второго года до «додж кингсвея» самой последней модели. Пестрыми, гудящими потоками растекаются они по городу — по Хардинг-роуд, через Сундар-нагар и Чанакьяпури, по Северному и Южному авеню, до краев заполняя Джанпатх, Раджпатх, Олд-Мил-роуд, Парламент-стрит, Коннот-плейс, Коннот-серкус!..

Все друг другу соперники в этой неистовой гонке. Все воюют против всех. Дом делийца — его крепость, его Газни…

Шины автомобилей шуршат по асфальту городских улиц. От Сапру-хаус — к Вигьян-бхаван, от Вигьян-бхаван — к отелю «Ашока», от отеля «Ашока» — к аристократическому Челмсфорд-клубу, от Челмсфорд-клуба — к Красному форту…

В галереях Коннот-серкус все ваше внимание занимает беспокойная, снующая во все стороны толпа. Сверкают и переливаются перед глазами сотни цветов и оттенков, образуя огромный, живой и подвижный, многокрасочный ковер. Вот чье-то расплывшееся тело никак не может вместиться в узкие одежды, оно так и просится наружу, выпирая всеми своими выпуклыми частями… Вот мелькают чьи-то длинные растопыренные пальцы, они словно ощупывают, оглаживают на ходу каждого встречного… Побежавший было за автобусом чиновник вдруг невзначай рассыпает по горячему асфальту целую пригоршню мелочи и, смутившись, кидается подбирать раскатившиеся во все стороны монеты. В дюйме от него, резко, чтобы не задеть, вильнув в сторону, проносится с сорокакилометровой скоростью трескун-мотоцикл. К остановке подходит еще автобус… Чиновник недосчитал в своей горсти четыре аны, ему хочется и найти наконец пропавшую монетку, и в то же время не пропустить очередь на автобус…

В уличной толпе порой мелькнет некогда хорошо знакомое, но теперь почти стершееся в памяти лицо. Мы оба бессмысленно улыбаемся друг другу, как это делают люди, которым поневоле, против всякого желания, приходится узнавать давно забытых знакомых.

— Как, теперь ты в Дели?

— Да, конечно.

— Но ты же был в Лакхнау!

— Был когда-то. А теперь вот почти уже год, как в Дели.

— Да ну? А я-то думал, что ты по-прежнему в Лакхнау… Ну, как поживаешь?

— Ничего. Тянем потихоньку.

— По нынешним временам и это уже неплохо. Ну, будь здоров! — И этот новоиспеченный «великий деятель» с абсолютным безразличием сует вам руку. — Будет ко мне дело, дай знать. Я ведь теперь в акцизном управлении. Так что, если понадобится виски или еще что-нибудь в этом роде, не стесняйся, понял?

— Хорошо, если будет нужно, я найду тебя.

— Ну, привет! — И он спешит перейти улицу. Но наверняка, еще не достигнув противоположной ее стороны, он успевает начисто забыть о моем существовании…

Вот и кафе — место постоянных встреч подобного рода «великих деятелей». Еще от дверей ваш взгляд различает в среде завсегдатаев несколько обособленных группировок. Первую из них образуют журналисты. Естественно, они с жаром судачат о «фитилях», о всяких скандальных историях и, конечно же, о мировой политике.

Людей, принадлежащих ко второму кружку, объединяет просто-напросто привычка проводить каждый вечер в кафе. Среди них Сундар Джунеджа, заведующий отделом доставки в компании «Вита Роз», производящей прохладительные напитки. Вот Шьям Мальхотра, страховой агент. Вот Джайдев, по прозвищу «Грязная Машина», — он служит в ведомстве по санитарной очистке города. Уже знакомый вам Бхадрасен — маклер по перекупке домов и земельных участков. Чоудхури вообще мастер на все руки; он, например, берет подряды на поставку правительству самых разнообразных товаров, он же спекулирует на черном рынке акциями металлургических и угледобывающих предприятий, он же страхует личные автомашины, и он же великий специалист по части всех дел, относящихся к получению заграничного паспорта… Почтенная эта компания изо дня в день собирается за одним и тем же столиком и изо дня в день ведет одни и те же речи — сегодня как вчера, завтра как сегодня. Опершись локтем на стол и искоса оглядывая всех входящих и выходящих из кафе посетителей, Мальхотра утробным голосом декламирует стихи — иногда Лудхианви [72] Сахир Лудхианви (1921–1980) — известный индийский поэт; писал на языке урду. , иногда Фаиз Ахмад Фаиза [73] Фаиз Ахмад Фаиз (р. 1911) — известный пакистанский поэт, общественный деятель. Лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» (1962 г.). . Его друзья шумно выражают свой восторг, так что со стороны можно подумать, что эти стихи сочинил сам Мальхотра. С каждой строфой взгляд «поэта» становится все более косым, а голос все более утробным.