Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Ну что ты за тип, Захир! — сердится она. — С тобой ни о чем заговорить нельзя. Самый серьезный разговор ты превращаешь в какой-то балаган!

— А что особенного я сказал? — притворно удивляется Захир. — Я только предостерег тебя. Я твой истинный доброжелатель, и мой долг заботиться о твоей чести, не правда ли? Я понимаю, каждое твое слово исходит из самой глубины души, но… не все же твои слушатели так целомудренны, как я!

Все снова оглушительно хохочут; теперь смеется и сама Шайла.

— Ну, Захир, — грозит она, — запомни: с сегодняшнего дня вообще ни о чем не стану разговаривать с тобой. Ладно, — можешь не считаться со мной, но подумай об этих молоденьких девушках — они ведь ждут от нас совсем другого. Зачем их-то, бедняжек, с толку сбивать?

Молоденькие девушки Мина и Сударшана — восторженные поклонницы театра, лишь недавно приобщившиеся к этому кружку, — смущенно взглядывают друг на друга и опускают глаза. Но тут берет слово драматург Сукхвант, который трижды в год бывает за границей и потому с непобедимым апломбом судит о зарубежной культуре.

— Если эти девушки, дорогая Шайла, не отделаются от кое-каких ложных комплексов, им нечего и делать в театре, уже не говоря об успехе на сцене. В них должна войти жизнь, понимаешь? Жизнь! А как она войдет в них? Нельзя стать истинным художником, не окунувшись в жизнь с головой. А ты обременяешь их юные души этими вредными предрассудками. Живи наши милые девушки в Париже, Лондоне или Мадриде, они и не подумали бы при каждом нескромном словечке стыдливо опускать глаза. Если уж из-за такой чепухи они не смеют и глаз поднять, что они собираются делать на сцене, перед зрительным валом? Прошу тебя, не внушай им подобных мыслей!

Уверенная речь Сукхванта несколько озадачивает Шайлу. Не найдя что ответить, она прикусывает губу. Девушки, с трудом оправившись от смущения, робко поднимают глаза от пола, а Захир хлопает Сукхванта по спине и весело восклицает:

— Ай да молодчина! Вот это адвокат! Вот это защита! Не будь здесь тебя, я и сам бы сейчас, наверное, сгорел от стыда.

— А я вам скажу, — снова идет в атаку Шайла, — а я вам скажу, что индийские девушки не должны стыдиться своей способности опускать глаза. Им, напротив, нужно гордиться ею! Тебе, Сукхвант, по вкусу парижские да мадридские ветреницы — вот и ступай к ним, а мне, представь, милее наши индийские скромницы. Вот уж ни за что не хотела бы, чтобы они сделались такими же бесстыжими!

Окончательно сбитые с толку Мина и Сударшана недоуменно смотрят друг на друг. Они так и не поняли, хорошо или плохо поступили, через силу заставив себя поднять глаза. Но тут Сукхвант, опершись обоими локтями за стол, принимается развивать свою теорию дальше. В ответ на выпад Шайлы он выкладывает целый ворох доказательств и аргументов, уснащая их таким множеством примеров и воспоминаний о своих заграничных поездках, что до конца вечера уже никому не удается вставить в его речь ни слова…

Еще дальше, за театралами — писатели, поэты и критики. Эти обычно спорят о новейшей литературе. В чем главное достоинство современной поэзии? Как долго «новый» рассказ может считаться таковым? И каково здесь точное значение слова «новый»? Чей «новый» рассказ менее «новый» и чей более «новый»? Кто, где и что написал о творениях такого-то автора? Какие новые книги рекламируются в этом месяце?

От рекламы мостик разговора неожиданно перебрасывается к «новому сознанию». В какой степени оно представлено в нынешней литературе? В творчестве каких писателей есть несомненные признаки «нового сознания» и в каких нет? В ком оно проявляется глубоко и истинно и в ком только внешне? Кто из авторов лишь прикрывает старую суть новой оболочкой? Как понять положение, что в качестве непременного условия для выработки в себе «нового сознания» является обладание «новой чувствительностью»?

Один только член этого кружка не принадлежит ни к писателям, ни к поэтам, ни к критикам. Это Джанак Сукхария, недавно приехавший из Калькутты. Он такой завзятый спорщик, что из противоречия, из принципа за весь вечер пребывания в этом кофейном царстве, не выпивает ни единой чашечки кофе. У него постоянно красные веки — то ли от бессонницы, то ли по иной причине; он не бреется по три недели кряду; непослушные вихры на его голове упрямо, вызывающе стоят торчком. С мрачным видом, как человек, которого бессовестно, прямо на глазах, в чем-то обманывают, слушает он с кривой ухмылкой все эти разговоры. Наконец, не выдержав, кричит:

— Ой-ой-ой! Ой-ой-ой! «Новое сознание»! Это что за невидаль такая? Испокон веку люди морочат друг другу голову, выдумывают всяческие хитроумные моды. Ваше пресловутое «новое сознание» — просто новая мода, и больше ничего! Если, конечно, оно вообще существует. Почему я, сколько ни читаю ваших новейших писаний, не нахожу в них ни на палец нового? Честно говоря, их читать-то невозможно. Может, вы скажете, что это как раз и свидетельствует о наличии в них «нового сознания»?..

Слушатели делают вид, что не принимают всерьез высказываний Джанака Сукхарии, но им становится как-то не по себе. Это ведь выглядит так, как если бы во время спектакля из-за кулис выскочил на сцену посторонний человек и, хватая актеров за руки, начал кричать: «Послушайте, дорогие друзья, я ведь знаю, что ваши имена Балак Рам, Сукх Рам Сетхи и Чандра Кала! Зачем же вы назвались Канвой, Душьянтой и Шакунталой? Зачем обманываете зрителей? Все равно же, если отклеить фальшивые бороды и усы да стереть грим, люди сразу поймут, кто вы такие! Или, по-вашему, в зале собрались одни слепцы?»

Писатели, поэты и критики в душе возмущены. Кто позволил этому наглецу выскакивать из-за кулис? Видно, не много извлек он пользы из общения с ними! Да и кто он такой? Мальчишка, вчерашний рассыльный! Что он способен понять в «новом сознании»?

Когда дискуссия о новой литературе становится особенно бурной, Сукхария вдруг резко встает и направляется к двери.

— Все это пустая болтовня, — презрительно кидает он на прощание.

После его ухода горячий спор отчего-то начинает затухать.

— Вот это да! — говорит поэт и беллетрист Браджендра Кханна. — Одним махом сорвал со всех маски и ушел. Этот парень мне нравится!

— Жаль, что у него негативная точка зрения, а вообще-то он хороший человек, и в уме ему отказать нельзя, — на всякий случай осторожничает поэт Шринивас.

— Пусть негативная или какая тебе угодно, но рассуждает он верно.

— Так, значит, и ты полагаешь, что «новое сознание» — пустое понятие? — возмущается Шринивас.

— Если хочешь, я не вижу толку ни в «новом», ни в «старом» сознании.

— Может, ты вообще не видишь толку в литературе?

— Что это значит «видеть» или «не видеть»? Разве это тоже не пустые слова?