Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Вообще-то, конечно, вино очень крепкое, — примирительно вставил я. — У меня самого голова кружится.

— Тебе тоже надо воздерживаться от вина, — сердито глянув на меня, сказала Нилима. — Вам обоим сразу хмель бросается в голову, начинаете молоть всякий вздор.

Арун безмятежно спал, прижавшись к ее плечу. Только раз он вдруг завозился и захныкал, но скоро опять успокоился. Мы замолчали. Не знаю отчего, перед моим мысленным взором снова и снова вставала та сцена, когда Харбанс послушно, повинуясь воле политического секретаря, вихлялся в танце из стороны в сторону… Мимо нас, как кометы, проносились огни встречных автомобилей. Улица, подобно торопящемуся куда-то гигантскому удаву, извивалась то влево, то вправо. Время от времени я смотрел по сторонам, пытаясь определить, какой дорогой мы едем, но мне это никак не удавалось…

Бремя покровительства Нилиме взяла на себя «Делийская обитель искусств».

Радуясь предстоящему выступлению перед столичной публикой, Нилима решила устроить домашний банкет. На него, помимо Сушамы Шривастав и Гаджанана, намечено было пригласить еще двух или трех журналистов, а также политического секретаря с супругой, кое-кого из близких к посольству лиц и, само собой, секретаря «Обители искусств» Джиялала Гупту.

Но Харбансу по-прежнему все чего-то недоставало, он недоверчиво хмыкал, во всем сомневался, и это выводило из себя Нилиму. Силясь убедить мужа, что теперь неуместны никакие колебания, она подолгу, с обычной своей страстностью, спорила с ним по всякому поводу и даже успела два или три раза всплакнуть.

— Но пойми же, Судан, — оправдывался передо мной Харбанс, — дело тут вовсе не в каких-то моих капризах. Я беспокоюсь больше всего из-за Аруна. Кто присмотрит за ним, если она день и ночь будет заниматься одними только танцами? По утрам у нее репетиции, после обеда занятия с гуру. Арун совсем еще маленький, не представляю себе, как он останется дома один… Конечно, если бы не служба, я сам посидел бы с ним. Но что теперь? В час дня он придет из детского сада, дома никого нет, он станет плакать, искать нас, метаться. Разве это жизнь для ребенка?..

Нилима предлагала на время взять для мальчика няню, но Харбанс не соглашался и на это. Во-первых, возражал он жене, няне нечем платить, а во-вторых, нельзя же доверить единственного сына чужой женщине.

— Скоро меня обяжут еще и билеты продавать, — сердито ворчал Харбанс. — Только этот номер не пройдет. Однажды я уже поплатился за подобные штучки, с меня хватит…

И все-таки он уступил уговорам.

Особенно гордилась Нилима тем, что первое ее представление в Индии будет проходить под эгидой «Обители искусств».

— Ты же знаешь, — весело говорила она мне, — Гаджанан всегда хвалит их представления. Вообще все побаиваются этого Гупты, я уже не говорю о том, какой вес имеет его патронесса — миссис Чатурведи. Плохих рецензий не пишет никто, даже если их программы не очень удачны. Ну скажи, не великое ли это счастье, что меня взялась рекламировать сама «Делийская обитель искусств»? Всем известно — у них выступают только талантливые артисты! Шачи и Камини тоже начинали здесь… Вот не думала, что «Обитель» поддержит меня! Я же помню, миссис Чатурведи ужасно рассердилась, когда я отказалась участвовать в какой-то их пьесе. Тогда я не могла иначе, Арун был совсем еще крошка, да и Харбанс возражал… Неужели миссис Чатурведи забыла о том случае?

Я тоже знал, что миссис Чатурведи не слишком благоволила к Нилиме. Но зато Рамеш Кханна был давним знакомым Джиялала Гупты, и это, видимо, все решило. Как я догадывался, Рамеш сумел убедить Гупту, что Харбанс, бывающий во многих иностранных посольствах, сможет распространить там сотню-другую дорогих билетов — стоимостью по пятьдесят или даже по сто рупий. И вскоре на Харбанса действительно была возложена такая обязанность. Сперва он всячески отказывался от нее, но в конце концов, уступал настойчивости Нилимы, вынужден был согласиться.

— Только не ждите, — ворчал он, — что я продам целую гору билетов. Что смогу, сделаю, но гарантий давать не намерен.

И все-таки, сколько бы Харбанс ни ворчал, за дело он взялся рьяно. Вскоре, глянув со стороны, уже можно было подумать, что устроителем выступления Нилимы была вовсе не «Делийская обитель искусств», а он сам. Харбанс так увлекся, что почти перестал являться на службу, отдавая все свое время беготне по городу и встречам с нужными людьми. Каждое утро, сразу же после завтрака, он пулей вылетал из дому, чтобы совершить первый круг, после чего ненадолго забегал в свою контору. После обеда начинался новый круг, затем два-три часа он опять проводил на службе. В шесть вечера Харбанс пускался в последний рейд по городу. Он не ленился наведываться к друзьям и знакомым по нескольку раз в день. К сожалению, слишком поздно выяснилось, что как раз в тот день, когда собиралась выступить Нилима, в столице открывалась какая-то очень важная международная конференция, а в двух или трех театрах намечались премьеры. Для Харбанса успех жены скоро сделался вопросом собственной чести, и он широко пользовался услугами такси, расходуя на поездки львиную долю денег, выручаемых от продажи билетов. Естественно, домой он являлся усталым и злым, отчего за ужином обычно разгоралась ссора. Харбанс клял себя за то, что впутался в эту затею, а Нилима упрекала его в том, что он тратит время на пустые разговоры с друзьями, потому и возвращается домой ни с чем.

— Он дважды был у Чоудхури, — жаловалась она мне, — и оба раза даже не упомянул о билетах! И представь — когда в третий раз вместе с ним поехала я, мы сразу продали ему пять билетов по десять рупий. Это не очень богатый человек, а семьи у него нет, он холостяк. Одни прихлебатели вокруг. Он сказал, правда, что в день представления ему нужно быть у себя в конторе — у них какое-то совещание, — но ведь это его дело? Я так ему и заявила: «Придешь ты или нет, решай сам, а билеты купить изволь». Харбанс потом всю дорогу брюзжал — он считает, что нельзя навязывать билеты людям, которые все равно не смогут увидеть представление… Но если предаваться сантиментам, чего мы добьемся? Ни один артист не выбьется в люди, начни он придавать значение подобным мелочам! Разве захочет иметь со мной дело в дальнейшем «Обитель искусств», если на первом же моем представлении потерпит убыток? Не мне одной, многим другим новичкам пришлось в свое время пройти через такие же трудности. Вот та же Шачи — сейчас она возглавляет Центр индийской культуры, а поговори с ней — она тебе расскажет, чего ей стоило утвердиться на сцене…

Представление было назначено на двадцать третье января, в Доме искусств, и чем меньше оставалось до него дней, тем сильней возрастало беспокойство Харбанса. Теперь он похож был на студента, который — перед сессией, презрительно посмеиваясь, кричит на каждом углу, что никакие экзамены не способны выявить истинные способности человека, но когда эти самые экзамены оказываются на носу, превращается в жалкого трусишку. То и дело набрасывался он с упреками на Нилиму, говоря ей, что нельзя же воспринимать дело так, будто весь свет клином сошелся на этом представлении, и обвиняя ее в том, что своей суетой она понапрасну взвинчивает его. «Уж если она теперь так нервничает, — говорил он мне, — что с ней будет на сцене? Тысячу раз твердил ей — относись ко всей этой затее с холодком, иначе в день представления ничего хорошего не жди. Ну, пусть представление, пусть что угодно! Но зачем отдавать этому столько душевных сил? Будет все хорошо — вот и прекрасно. Не будет — тоже невелика потеря».