Франсис Карко - Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают

Лампьё пробыл в своей комнате до вечера.

Он вышел около семи часов, запер за собой дверь и спустился по лестнице. Он был бледен. Дрожал так сильно, что это бросалось в глаза. Но Лампьё это не заботило. Он шел, натыкаясь на стены, устремив невидящий взор на огни. Он был точно зачарован ими, они гипнотизировали его. По временам он останавливался у витрин магазинов и не сразу мог оторваться от них. Его глаза блестели; они как будто спрашивали настойчиво о чем-то, поражая окружающих. Что за странный человек! Прохожие, попадавшиеся ему навстречу, оборачивались на него. Но Лампьё никого не видел и ни от кого не ожидал помощи, которой искал.

Инстинктивно, по привычке, он направился к погребку Фуасса. Здесь Лампьё очнулся. Он узнал вход в погребок, его окна, прилавок — и не вошел туда. Повернул налево и, привлекая своим видом внимание людей, попадавшихся ему навстречу, прошел на улицу Сен-Дени.

Между серыми домами тянулась узкая, кривая улица. То тут, то там фонари четко обрисовывали во тьме тротуар, мостовую, дома. Лампьё смотрел на все с каким-то диким выражение лица.

Куда он шел? Привычка проходить по этой улице толкала его вперед. Однако Лампьё направлялся вовсе не на свою обычную работу.

Там, на улице, его ждало другое — и к этому другому он направлялся, возбужденный. Страшный вопрос, поставленный им самим, гнал его вперед, заставляя ускорять шаг.

Во время короткого пути, который Лампьё должен был пройти, чтобы поравняться с булочной, этот вопрос настолько завладел его сознанием, что он перестал воспринимать окружающую обстановку и чуть не упал в канаву. Почему он так невыносимо страдал? Призрак, который он недавно видел, терзал его душу и вызывал отвратительное, невыносимое ощущение. Ноги его подкосились, в глазах помутилось. Он задыхался. Стонал. Он предпочел бы двадцать раз умереть, чем жить так, как жил, и беспредельный ужас охватил его про мысли, что, может быть, ему придется испытать еще более таинственный, еще горший ужас.

Теперь Лампьё упрекал себя в том, что сам является виновником своего отчаяния. Даже уступая самым жестоким угрызениям совести, он не надеялся более отвратить удары судьбы. Он раскаивался в своем преступлении. Оно вызывало у него безграничное отвращение. Совесть его возмущалась… Можно ли пасть еще ниже? Он готов и на это. Он способен пойти на могилу старухи и проливать там слезы, если бы только это сулило ему малейшее облегчение. В своей трусости, он подчинился бы какому угодно унижению, он даже желал унижений. Он взывал о помощи, молил пощады. Был ли он ответствен за свои поступки? В душевном смятении, Лампьё цеплялся за ничтожнейшую поддержку. Он призывал на помощь тысячи доказательств своей былой честности. Нет, он не по своей воле совершил это преступление! И мог ли он предвидеть, что оно приведет его к такому отчаянию?

В сущности, он просил так немного! Одного момента передышки… минуты… секунды!.. Неужели и этого ему не захотят дать? Почему не захотят? Неужели же его мольбы не доказывают его полной искренности?.. Пощады! Он готов стать на колени. Бить себя в грудь. Всячески унизить себя. И все же его оттолкнут? Или потребуют для него самой жестокой кары? Он заранее готов на все… Как? И этого мало? Чего же еще от него хотят? Пусть только скажут. Он покорится… он не будет спорить…

— Иди! Вперед! — повелевал чей-то голос, достигавший самых сокровенных глубин его души.

Лампьё опустил голову и пошел вперед. Он дошел до булочной, с силой толкнул дверь, спустился в подвал.

В подвале был незнакомый рабочий.

— Это тебя мне пришлось заменить? — спросил он.

— Да, меня, — сказал Лампьё.

Он подошел к стене, отковырял штукатурку, приподнял большой камень, взял деньги, которые были под ним спрятаны и, положив их в карман, поспешно ушел, не ответив даже на растерянное прощальное слово рабочего.

Лампьё вышел на улицу. Потребность видеть «тот» дом вновь овладела им. Дом стоял неподалеку, Лампьё приблизился к нему, долго смотрел на его фасад, на дверь; отступил назад, несколько раз переходил с одной стороны улицы на другую… Возможно, он нашел в этом какое-то облегчение отчаянию, или, по крайней мере, оно уступило место воспоминаниям, столь отчетливым, что они приковали к себе мысли Лампьё и отвлекли его от тягостного настроения.

— Да, да, — бормотал он.

…Однажды эта дверь открылась перед ним. Лампьё шагнул внутрь. Да сих пор он помнил сухой звук колокольчика, потревоженного им. Он двинулся по коридору, дошел до конца… Какие воспоминания! Они нанизывались одно на другое. Вели его по этому ужасному коридору. Они воскрешали в его памяти минуты, предшествовавшие убийству, и атмосфера, окружавшая тогда Лампьё, захватывала его так властно, что он невольно ждал: вот-вот дверь откроется перед ним снова, чтобы пропустить его… Тогда он отступал назад на шаг или на два, переходил на противоположный тротуар и, силясь подавить овладевшее им мрачное возбуждение, произносил странные фразы и не мог удержаться, чтобы не ходить, жестикулируя, взад и вперед.

Это не могло не привлечь к нему внимания. Жильцы дома заметили чудное поведение Лампьё. Один из них решил подойти к нему, но Лампьё, не замечая ничего, продолжал вести себя по-прежнему. Жильцы исчезли. Они отправились к себе, расположились у окон и стали обмениваться впечатлениями… Что делает здесь этот человек? Пьян он, что ли? Они следили за его необычным передвижением по улице, видели, как он в смятении останавливается и снова принимается ходить. Зачем он все это проделывает? Они не решались высказать свое предположение, но у всех была одна и та же мысль… И это привело их в негодование.

— Эй, послушайте, — крикнул тот, который подходил к Лампьё, — не лучше ли вам убраться к черту? Что вы об этом думаете?!

Лампьё поднял голову… Увидел людей, свесившихся из окон. Они следили за ним. Он стоял на тротуаре и пристально, настороженно глядел на них.

— Надо пойти за полицией, — взвизгнул женский голос.

— Полиция! — повторил Лампьё. — О! полиция!..

Он нелепо расхохотался и, пожимая плечами, отошел. Окна оставались открытыми. От одного фасада к другому перелетали восклицания, вопросы, ответы, обрывки фраз. Лампьё сообразил, что был неосторожен. Он пошел, ускоряя шаг, почти побежал и, завернув за угол первой попавшейся улицы, достиг Севастопольского бульвара и пошел по нему большими шагами.

Было около одиннадцати часов, когда Лампьё вышел на Севастопольский бульвар, и, несмотря на большой крюк, который он сделал, ему и пяти минут не понадобилось, чтобы опять выйти на улицу Сен-Дени, к скверу Невинных. Тут только он пришел в себя, и вздох странного облегчения вырвался из его груди… Лампьё замедлил шаг. Он обогнул сквер и прохаживался неподалеку от него. Образ Леонтины мало-помалу сменил в его воображении образ старухи, и ему стало легче. Здесь, в этом месте, у подъезда подозрительной гостиницы, Леонтина и ее товарки по ремеслу выходили на свой промысел. Лампьё принялся ее разыскивать. Он расспросил нескольких девушек, отошел от них, сбился с пути, потом вернулся, остановился и, не двигаясь с места, стал ждать, чтобы случай пришел ему на помощь и послал ему ту, кого он хотел видеть.