Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

Как видите, Морис всегда и во всем сохранял превосходство перед Фабьеном. Поэтому тот поклялся когда-нибудь отомстить ему за свою неполноценность, которую он так долго терпел, да так, чтобы удивить всех, и вот теперь, как он надеялся, наступило, наконец, время одержать победу.

Крайнее замешательство Клотильды после того как она осталась с ним наедине, показалось Фабьену добрым знаком. У него вошло в привычку использовать все средства для удачного завершения любовной интриги; как человек весьма искушенный, он сразу понял, какие преимущества давало ему сделанное накануне г-жой де Бартель предложение привезти в Фонтене-о-Роз женщину, которую любил ее сын. Однако, сознавая, что такого рода услуга могла повредить ему в глазах Клотильды и свести на нет ту выгоду, какую он рассчитывал извлечь из ее ревности, Фабьен, под предлогом оставить Леона де Во наедине с Фернандой, устроил все таким образом, чтобы именно Леон де Во ввел под крышу супружеского дома соперницу Клотильды. Сам же он собирался опередить друга на час, с тем чтобы за этот час внушить жене своего приятеля, что, вынужденный согласиться выполнить поручение, данное ему г-жой де Бартель, он, тем не менее, не хотел быть активным пособником действия, которое, с какой бы стороны на него ни взглянуть, в любом случае таило в себе нечто унизительное для самолюбия и мучительное для сердца молодой женщины.

Сначала и с той и с другой стороны воцарилось глубокое молчание; однако бывают обстоятельства, когда молчание впечатляет больше, чем слово, сколь бы искусным и пылким оно ни было: это когда в наше сердце проникает отзвук того, что происходит в чужих сердцах. Итак, что же творилось в сердце Фабьена? Нам это известно. Ну, а в сердце Клотильды? Откуда возникло у нее это внутреннее волнение, которое она пыталась преодолеть? Заметила ли она вызванное ею чувство, а иными словами желание обладать, что женщины так часто путают с любовью? Быть может, ей было небезразлично такого рода воздействие ее красоты, относительно чего до сих пор — отчасти из уважения к ней, отчасти из страха перед Морисом — окружающие молодые люди оставляли Клотильду в неведении? А может, измена мужа имела своим плачевным последствием зарождение в этой юной душе настроений, не соответствующих ее долгу, и втайне, не отдавая себе в этом полностью отчета и не задаваясь вопросами, она уже ощутила потребность мести? Кто знает? Часто тщеславие женщины бывает задето одним из тех инстинктов кокетства, что свойственны ее натуре. И вот тогда-то разум ее улавливает неясные идеи; их значение сначала она не понимает, но потом, постоянно возвращаясь к ней, они оставляют каждый раз более глубокий след в ее сознании. Если верно то, что идеи даны нам от природы и что душа наша содержит в себе их зерно, не довольно ли одного случайного луча, чтобы они пробудились к жизни, а раз пробудившись, не пошли бы быстро в рост в результате других случайностей, что последовали за первой?

Клотильда, конечно же, была взволнована, и присутствие Фабьена немало способствовало этому. Между тем, возможно, что даже из-за этого самого тайного замешательства, чувствуя, как оно теснит ей сердце, именно она нарушила это безмолвное вступление. Что же касается Фабьена, то он был слишком ловок, чтобы не предоставить ей возможность до конца выполнить роль хозяйки дома и самому прервать молчание, более выразительное в его глазах, чем все светские беседы.

— Сударь, — сказала она, — в ожидании, пока вернется госпожа де Бартель, я предложила бы вам взглянуть вместе со мной на цветы: они считаются большой редкостью; я нахожу их очень красивыми, наш садовник ухаживает за ними с большим усердием.

— Я в вашем распоряжении, сударыня, — ответил Фабьен, почтительно поклонившись.

При этих словах, словно пытаясь найти в движении спасение от самой себя, Клотильда вышла из гостиной, пересекла бильярдный зал и вошла в оранжерею.

— Взгляните, сударь, — продолжала она, рассматривая цветы с нарочитым вниманием, призванным скорее всего скрыть ее замешательство. — Взгляните на эти несчастные растения, они словно разделяют печаль нашего дома и кажутся заброшенными с тех пор, как заболел Морис. Мне кажется, что я в самом деле захожу сюда в первый раз за восемь или десять дней, а эти цветы слишком деликатны, я бы даже сказала слишком аристократичны, чтобы их можно было поручать лишь заботам простого садовника.

Фабьен смотрел, как она с удовольствием гладит эти бесчувственные растения, но сам не нарушал молчания. Молчать — значит вызывать ее на разговор совсем иного рода. Молодая женщина поняла это. Она подняла голову, но, встретив пламенный взгляд Фабьена, снова опустила глаза на цветы. И тогда, почувствовав острую необходимость проявить твердость хотя бы в манере держать себя, она решила, что у нее достаточно сил продолжить разговор, если речь пойдет о болезни мужа. Только, на свою беду, она выбрала, возможно, единственную тему, какой в данной ситуации не следовало касаться.

— Сударь, — начала она, сев сама и сделав знак Фабьену присесть на один из крытых персидской тканью больших диванов, расположенных в оранжерее по кругу, что позволяло с удобством ухаживать за цветами, — сударь, — начала она тем решительным тоном, какой выдает внутреннее волнение, — вы проявили большой энтузиазм, описывая госпожу Дюкудре. Я полагаю, это имя…

— Энтузиазм, сударыня?! — поспешил прервать ее Фабьен. — Умоляю, позвольте мне убедить вас, что вы ошиблись.

— Не думаю, — простодушно возразила Клотильда. — Я очень внимательно слушала весь разговор прежде всего потому, что эта женщина интересовала Мориса. Вы описали ее госпоже де Бартель не только как утонченную особу, но и как женщину поразительной красоты; ваши слова извиняют и дают мне возможность понять эту страсть Мориса, которая повергает меня… — тут она поправила себя: — Которая повергает всех нас здесь в отчаяние.

Невольная уклончивость молодой женщины — ибо у Клотильды не было ни должного умения, ни умысла раскрывать столь витиевато свои тайные горести, — ее уклончивость не ускользнула от Фабьена. Госпожа Морис де Бартель, назвав причину своей скорби, надеялась подкрепить тем самым свои силы; однако, поддавшись мгновенному порыву, она затем простодушно исправила первоначальную формулировку, использовав собирательное имя, и тем самым раскрыла собственную душу до самых сокровенных ее тайников, а Фабьен, как и подобает столь ловкому человеку, ограничился лишь тем, что пробормотал несколько туманных слов. На этот раз беседа принимала слишком благоприятный для его планов оборот, чтобы он пытался перевести ее в другое русло.

— Поверьте, сударыня, — проговорил он, — я горячо сочувствую вашему горю, если бы Морис послушал меня…