Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

Для Фернанды тоже открылось существование, наиболее соответствовавшее ее желаниям и стремлениям. Святость истинной любви как бы очистила ее, стерла прошлое, вернула ее душе данную от природы незапятнанность. Фернанда гнала от себя воспоминания о прошлом, чтобы не испортить будущее, ласково убаюкивавшее ее своими обещаниями. Можно было подумать, будто она усилием воли вернулась в детство, чтобы на этот раз расположить события своей новой жизни в соответствии с требованиями благоразумия, и эта сила воли, все преображая, придавала в то же время еще большую привлекательность ее красоте, а уму — еще большую живость. Она вся светилась счастьем, разливавшимся вокруг, словно сияние пылающего огня.

Такое согласие во всем способствовало быстрому нарастанию страсти, впервые оставившей глубокий след в душе каждого из них. День ото дня добавлялось что-то новое к очарованию их встреч, к радости, которую дарила им близость. Чем больше они узнавали друг друга, тем теснее становились узы, связавшие их. И он и она находились в том счастливом возрасте, когда время лишь прибавляет прелести телу, в своей таинственной нежной привязанности они видели столько возможностей блаженного счастья, что его источник казался им неиссякаемым. Благодаря Фернанде, их душевные переживания почти всегда преобладали над ощущениями, делая невозможным тот культ собственной персоны, что быстро изнашивает чувство и превращает иные отношения в непрочную связь. Ведь любовь подобна огню: чем ярче он горит, тем скорее гаснет; но у этих прекрасных молодых людей она была целомудренно скрыта под покровом сердечных чувств и разума, и, казалось, ее должно было хватить на всю их долгую жизнь. Время летело быстро, а между тем молодая элегантная женщина не появлялась больше ни на прогулках, ни на спектаклях. Самые прекрасные зимние дни, когда обычно каждый с жадностью спешит насладиться ими, протекали один за другим, но экипажа Фернанды не было видно ни на Елисейских полях, ни в Булонском лесу. Даже на самых интересных спектаклях в Опере и Опере-буфф никто ни разу не видел Фернанду в ложе, где она имела обыкновение царить в кругу своих придворных. Она так тщательно распределила свое время, заполнив каждый час, что у нее не оставалось ни единой минуты, чтобы уделить ее безразличным ей людям или прежним льстецам. С тех пор как Морис появился в ее доме, она никого не принимала, никто не располагал ее доверием; ни один нескромный взгляд не мог проникнуть в ее тайну; в своем опьянении она предоставляла толпе удивляться и перешептываться.

• — Боже мой! Как я счастлива! — нередко говорила она, уронив свою прелестную головку на плечо Мориса, полузакрыв глаза и приоткрыв рот. — Небо сжалилось над моими страданиями, дорогой друг, послав мне ангела, явившегося слишком поздно, чтобы быть хранителем моего прошлого, зато он станет спасителем моего будущего, Я обязана вам, Морис, своим нынешним покоем на веки веков, ибо счастью сопутствуют одни добродетели. Ах, поверьте мне, Верховный Судия будет беспощаден к тем, кто не сумел воспользоваться богатствами, заложенными в их душах, и кто, имея возможность добиться счастья, каким наслаждаемся мы, прошел, не заметив, мимо него. Счастье, Морис, это пробный камень: на нем испытываются все наши чувства, причем хорошие и плохие качества оставляют разные следы. Счастье, что ты дал мне, Морис, возвышает меня, и я горжусь тем, что существую, а ведь раньше я порой стыдилась своей жизни. Весь мир теперь заключен для меня в нас двоих; вселенная сосредоточена в этой комнате, ставшей одухотворенным тобой раем, эдемом, куда до тебя никто не входил, ибо ангел нашей любви охраняет его порог. Я надеюсь на тебя, как на Бога, верю в твою любовь, как в собственную жизнь. Нельзя сказать, что я думаю о тебе в тот или иной миг, нет, твоя любовь всегда со мной. Ведь я не думаю о крови, заставляющей мое сердце биться, а между тем именно кровь дает мне возможность жить. Я настолько уверена, Морис, в твоей любви, что у меня ни разу не возникло сомнения в ней. Мне кажется, что силой своего воображения я непрестанно следую за вами, не отставая ни на шаг. Вместе с вами я проникаю в ваш дом, вижу вашу мать, я люблю ее, давшую вам жизнь, уважаю за ее имя, склоняюсь перед ней, чтобы получить часть благословений, что она посылает вам; как вы счастливы, Морис! Посмотрите, до чего я дошла в своем безумии, мне кажется, будто я разделяю ваши заботы о ней, вашу любовь к ней. Мысленно я прячусь где-нибудь в укромном углу вашей гостиной, словно наказанный ребенок: его наказали, он все видит, все слышит, но ему запрещено разговаривать. О Морис, я не только живу ради вас, я чувствую, что живу только вами.

Морис тоже считал настоящей жизнью лишь то время, что он посвящал Фернанде. Очутившись между Клотильдой, которую приходилось скрывать от Фернанды, и Фер-нандой, которую приходилось скрывать от света, он был счастлив и несчастлив одновременно; несчастлив тем, что ему надо было изображать по отношению к Клотильде нежность — а ее не существовало, перед Фернандой свободу — а ее у него не было, в обществе же — спокойствие, а оно было утрачено им.

И в самом деле, хотя любовники безгранично верили друг другу, они, тем не менее, внесли кое-какие ограничения в свои откровения, ограничения, необходимые для их счастья. По их мнению, это вовсе не было обманом — это означало любить разумно, вот и все. Если приходится выбирать между иллюзией и истиной, то всегда поступаются совестью, это одна из тех молчаливых и вынужденных уловок, делающих возможными тайные отношения. Поэтому Фернанда, несмотря на всю свою откровенность, не соглашалась рассказывать Морису о своей прошлой жизни, ибо в этой жизни были поступки, которых она стыдилась. Поэтому Морис с огромными предосторожностями скрывал от Фернанды, что он женат, как из уважения к Клотильде, так и из любви к Фернанде. И в результате, вынужденный обманывать и жену и любовницу, он все силы прилагал, чтобы скрыть от одной свою любовь, а от другой — лежавшие на нем обязанности. Фернанда отдавала себя всю целиком, тогда как Морис — только наполовину. А между тем Морис не променял бы это зыбкое счастье ни на какое другое. Только в последние три месяца он стал ощущать, что живет полной жизнью с ее бесконечными радостями и глубокими горестями.

Но ничто не вечно на земле; буря разразилась как раз из-за тех предосторожностей, к каким прибегали любовники, чтобы избежать ее. Фернанда была не из тех женщин, чье исчезновение остается не замеченным в обществе. Она имела право уединиться, чтобы предаться раскаянию, но не любви. Ее прежние почитатели предъявляли как на собственность права на свое исчезнувшее с горизонта светило. Раскаявшуюся они могли бы ее пожалеть, но счастливую — нет, ибо ревновали ее к тому, кто дарил ей счастье. За ней следили, ее подстерегали, за ней шпионили. Когда желание и интерес сплетаются воедино, узнать можно все. Нет такой непроницаемой тайны, куда бы не проник хищный завистливый взгляд, и в любом, даже самом плотном покрове всегда найдется крохотное отверстие, сквозь которое ничего, казалось бы, нельзя увидеть, но кто-то все-таки видит. Так, например, видели, как Морис вошел к Фернанде; видели, как он от нее вышел через четыре часа, и все это время никого не принимали. Сомнений не оставалось: Морис был тем любовником, кого предпочли, любовником требовательным, любовником ревнивым. Никто не верил в добровольное затворничество Фернанды, никто не хотел мириться с попранием всех законов любовных отношений; и вот однажды утром Фернанда получила одно из тех посланий, написанных измененным почерком, от каких нет законной защиты, хотя убивают они так же верно, как стальной клинок или яд.