Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

Удовольствия сменяли занятия с такой быстротой, меня одаривали такими приятными пустяками, я так была занята, стараясь понять каждую новую для меня вещь, впечатления мои были столь стремительны, что у меня не хватало времени, чтобы задать себе некоторые вопросы. Мне хотелось бы знать, почему на меня свалилось такое огромное счастье, однако все новые и новые планы, едва успев зародиться, оказывались исполненными, то и дело меня ожидал какой-нибудь сюрприз и все более приятные впечатления. Моя жизнь превратилась в нескончаемое волшебство.

Между тем среди всей этой суматохи я наблюдала за двумя существами; вместе с ними время летело так быстро, и день ото дня я постепенно набиралась опыта, который впоследствии должен был все прояснить и показать мне истину в подлинном свете.

Господин де С. не был ни хорошим, ни дурным человеком, это был человек легкомысленный. Казалось, в нем ожил дух прошлого века. Честный и в то же время не слишком добросовестный, он со всякими оговорками и более или менее замысловатыми видоизменениями позволял себе все, что осуждал с точки зрения своих принципов. Он оскорблял мораль, но уважал приличия; он афишировал своего рода ригоризм, не будучи лицемером, однако определенные кастовые идеи, казалось, давали ему право на невинные безумства. Светские распутники времен Регентства внушали ему ужас, а сам он подражал нравам второго периода правления Людовика XV. В своем доме он метал громы и молнии против испорченности кардинала Дюбуа, улыбаясь при этом воспоминаниям об Оленьем парке. Наконец, он восторгался Версалем и возмущался Пале-Роялем.

Будучи во времена Империи французским солдатом, при Реставрации господин де С. командовал как придворный генерал — тактик уступил место дипломату; шпага воина стала в его руках всего лишь железным прутом, и, добравшись до вершины военной иерархии, он восхищался лишь могуществом духовенства.

Своими манерами и языком он напоминал маршала де Ришелье. Он славился отменной вежливостью; но когда тысяча восемьсот тридцатый год заставил потускнеть престиж его верований, он вновь обрел привычки молодого человека, усвоенные некогда в императорской гвардии в завоеванных странах, и даже те, что поразили его в детские годы в мюскаденах из золотой молодежи при Директории. Он был расточителен и не скупился на удовольствия: все его средства уходили на карманные расходы. Его поставщики были вынуждены порой преследовать его за неуплату той роскоши, какую англичане, однако, зовут комфортом — потребностей домашней жизни, вина, что пили у него за столом, дров, что жгли у него в кухне. Он никогда не платил своим слугам, увольняя их в тот день, когда они осмеливались потребовать свое жалованье. Окруженный роскошью, он постоянно испытывал затруднения; уведомления судебных исполнителей ему приносили на серебряных подносах. Между тем, несмотря на такое количество изъянов в его образе жизни и недостатков в его характере, господин де С. обладал исключительными качествами. Окружающие ценили его живой, блестящий ум. Он все умел определять в таких удачных выражениях, что их невозможно было забыть. Его уважали за необычайную любезность; он оказывал услугу с редкостной настойчивостью, при условии, правда, если для этого надо было лишь что-нибудь написать. Самому же что-то сделать ему было гораздо труднее, чем продиктовать или написать целых сто посланий с совершенно особой орфографией, но с таким разнообразием и элегантностью словесных оборотов, что его можно было бы сравнить с госпожой де Севинье. При таких противоречиях он всегда, казалось, представлял собой загадку, которую следовало разгадать и ключ от которой не найден и по сей день.

Госпожа де Версель была человеком основательным и следовала самым строгим принципам; ей были свойственны размеренность, способность все примирять и приводить в точное соответствие, ее поведение и язык также были безупречны. На первый взгляд, этот чудесный организм, с какой бы стороны ни подойти, был пущен в ход при помощи некоего высшего разума, и ум, казалось, был тем часовым механизмом, что сдерживал все его движения, определяя нужный ход. Наблюдая светское общество, она, так сказать, все рассчитала, все сформулировала при помощи алгебраических уравнений, с тем чтобы разгадать великую задачу уважения в сфере общественной жизни. Она придавала значение только общественному мнению. Для нее все сводилось к ритуалу. Главное — форма, но при этом чтобы не страдала суть. Тем не менее, благодаря своему уму, она могла подняться выше правил этикета, так же как она сама была выше знати, хотя к ней и не принадлежала. Ни разу ее не могли упрекнуть в ошибке даже в самом пустяковом деле, и никогда она не оставалась без ответа, какой бы вопрос ни поднимала. У нее было определенное мнение по любому поводу. Женщины встречали ее холодно, мужчины искали ее общества, — словом, госпожа де Версель занимала совершенно особое положение. Никто точно не знал, кем она была и чем занималась, хотя она не подавала повода даже для малейшего подозрения. Всем, конечно, хотелось бы, чтобы ее происхождение и ее существование не были скрыты таким туманом, пускай даже пришлось бы простить ей кое-какие мелкие грешки. Ее не любили, но вынуждены были уважать. Не обладая состоянием, она выставляла напоказ порядок и не осуждала роскошь, поэтому от нее ничего и не требовали в этой связи; она отличалась простотой и скромностью без фальши — словом, это была безупречная женщина для всякого, кто не мог, как я, заглянуть в глубь ее совести; да и сама я узнала ее лишь после того, как стала ее жертвой.

Фернанда умолкла во второй раз, но не для того, чтобы подумать, а для того, чтобы смахнуть слезы.

— Жизнь моя стала совсем другой, — продолжала Фернанда. — Господин граф де С. свою жизнь сделал моей; положение его воспитанницы и имя моего отца открывали передо мной все двери. По утрам я посвящала себя занятиям; живопись и музыка, страстно любимые мной, занимали у меня часть дня, и я делала в них большие успехи; в четыре часа ко мне приходил мой опекун, он восторгался моими эскизами, заставлял меня петь и восхищался моим голосом. Нередко он оставался ужинать с нами, а после ужина начиналась светская жизнь: спектакли, вечера, балы. Госпожа де Версель, так как ее репутация была безупречна, сопровождала меня повсюду, и, где бы мы ни появлялись, я встречала графа де С., неустанно расхваливающего мои таланты и ум. В глазах общества, да и моих, конечно, тоже, мой опекун достойно выполнял взятые на себя обязанности: никакой отец не сделал бы для своей дочери больше, чем делал для меня он.

Между тем среди нескончаемой череды занятий и развлечений, делавших меня артисткой среди светских дам и светской дамой среди артистов, в калейдоскопе этого существования, которое я и сама бы для себя выбрала, если бы имела возможность заранее выбирать свою жизнь, меня одолевали смутные предчувствия, а также безотчетный страх, но я его отталкивала, считая его преступным. Мало-помалу после встреч с людьми, составлявшими постоянный круг наших знакомств, в результате размышлений и неизбежного развития событий, мое девическое целомудрие инстинктивно забило тревогу.