Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

Амори поддерживал свою невесту как только мог, но после трех и четырех туров ему показалось, что она слабеет.

— Мадлен, — спросил он ее, — не хотите ли вы остановиться на мгновение?

— Нет, нет, — ответила девушка, — ничего не бойтесь, у меня много сил; если мы остановимся, мой отец может помешать мне продолжать.

И, своим порывом увлекая Амори, она стала танцевать, ускоряя движение.

Не было на этом балу более восхитительного зрелища, чем танец этих двух прекрасных молодых людей столь различной красоты, обнимающих друг друга и бесшумно скользящих по паркету; Мадлен, хрупкая и изящная, словно пальмовый стебель опиралась своей гибкой талией на руки Амори, а тот, пьяный от счастья, забыл о зрителях, о шуме и даже о музыке, уносившей их, забыл обо всем на свете, смотрел в полузакрытые глаза Мадлен, смешивая свое дыхание с ее дыханием, слушал двойное биение их сердец, которые, не нуждаясь в словах, слышали друг друга в своем притягательном порыве и, казалось, стремились навстречу друг другу. И тогда опьянение, овладевшее Мадлен, передалось ему: наставления г-на д’Авриньи, данные ему в ответ обещания — все это исчезло из его памяти, чтобы уступить место странному, поразительному, неведомому исступлению; казалось, они летели под эти лихорадочные такты, однако Мадлен все время шептала:

— Быстрей, Амори, быстрей.

И Амори подчинился, так как это не была больше бледная и томная Мадлен — это была блистательная и радостная девушка, глаза ее горели, а лоб, казалось, был увенчан сиянием жизни. Они продолжали танцевать, когда самые выносливые останавливались два или три раза, они танцевали быстрее, не видя и не слыша ничего. Свет, зрители, зал — все вертелось с ними; один или два раза молодому человеку послышалось, что до него доносится дрожащий голос г-на д’Авриньи, кричавшего:

— Амори, остановитесь! Остановитесь, Амори, достаточно!

Но при каждом таком наставлении звучал лихорадочный голос Мадлен, шептавшей ему:

— Быстрей, Амори, быстрей!

Казалось, что они не принадлежат земле, унесенные в чудесную мечту, в вихрь любви и счастья; они были переполнены чувствами, задыхаясь, говорили друг другу: "Я тебя люблю, я тебя люблю", черпая новые силы в этом единственном слове, и бросались, почти безрассудные, в движение, надеясь, что в нем они и умрут, не чувствуя больше этого мира, думая, что они на Небесах.

Вдруг Мадлен повисла на Амори; он остановился.

Бледная, откинувшаяся назад, с закрытыми глазами, с полуоткрытым ртом, она была без сознания.

Амори закричал; сердце девушки вдруг перестало биться, будто оно разбилось. Он подумал, что она умерла.

Его кровь тоже остановилась, а потом вдруг с силой ударила ему в виски. Мгновение он оставался недвижен, как статуя, потом подхватил Мадлен на руки, легкую как перышко, и бросился с нею из гостиной, где минуту назад готов был умереть от счастья.

Господин д’Авриньи кинулся за ним; он не сделал ни одного упрека Амори.

Добравшись до будуара, доктор взял канделябр и пошел впереди них до спальни своей дочери; затем, когда Амори положил Мадлен на кровать, один занялся ее пульсом, в то время как другой поднес ей флакон с солью.

Через несколько минут Мадлен пришла в себя, и, хотя ее отец склонился над ней, а Амори, стоя на коленях у ее кровати, был почти невидим, она остановила свой взгляд на нем.

— А, дорогой Амори, — промолвила она, — что случилось? Мы умерли, мы на Небесах с ангелами?

Амори зарыдал. Мадлен посмотрела на него с удивлением.

— Мой друг, — посоветовал ему тихо г-н д’Авриньи, — возьмите на себя труд попрощаться с нашими гостями. Антуанетта и женщины разденут и уложат Мадлен. Я сообщу вам, как она будет себя чувствовать. Не уходите далеко и, если вы не хотите покидать Мадлен, прикажите постелить вам в вашей прежней комнате.

Амори поцеловал руку Мадлен, с улыбкою следившей за ним глазами, пока он не вышел.

Как и ожидал Амори, все уехали, и он, после того как отдал распоряжение приготовить себе комнату, вернулся, чтобы находиться вблизи Мадлен, у ее двери, стараясь услышать хоть какой-нибудь звук.

Через полчаса ожидания появился г-н д’Авриньи и подошел к молодому человеку.

— Ей лучше, — сказал он, пожимая руку Амори, — я буду дежурить всю ночь. Вы, Амори, ничем нам не сможете помочь, идите отдыхать, и будем надеяться на завтрашний день.

Амори вернулся в свою прежнюю комнату, но, чтобы быть готовым прийти по первому зову, вместо того чтобы лечь спать, он придвинул к огню кресло и вытянулся в нем.

А г-н д’Авриньи вошел в свою библиотеку и долго искал среди книг самых знаменитых профессоров ту, где он смог бы найти консультацию, но, читая тот или иной заголовок, он качал головой, как человек, которому эта книга ничего нового не сообщит.

Наконец, он остановился на маленьком томике в сафьяновом переплете с серебряным крестом вверху, взял его и, войдя в комнату уснувшей Мадлен, сел у ее изголовья.

То было "Подражание Иисусу Христу".

Господин д’Авриньи ничего больше не ждал от людей, но он мог еще надеяться на Бога.

Дневник господина д’Авринъи

"22 мая, ночь.

Борьба отца со смертью началась. Нужно, чтобы я второй раз дал жизнь моему ребенку.

Если Бог со мной, я надеюсь, что добьюсь этого, если же он меня покинет, она умрет.

Ее сон лихорадочный и беспокойный, но она спит; во сне она произносит имя Амори… Амори… все время Амори.

Ах, почему я им позволил вальсировать? Но нет… это значило бы снова говорить о том же.

С душой Мадлен нужно обращаться более чутко, чем с ее телом: ее душевные страдания опаснее, чем болезнь в ее груди, и она упадет в обморок от ревности быстрее, чем от истощения.

От ревности!.. То, что я подозревал, правда… Она ревнует Амори к своей кузине… Бедная Антуанетта, она это заметила, как и я, и весь этот вечер она была сама доброта и самоотречение.

Только Амори ничего не замечает. По правде говоря, мужчины иногда совершенно слепы…

У меня было желание все ему сказать, но тогда он был бы более внимателен к Антуанетте, чем раньше… и лучше оставить его в неведении.

Ах! Я думал, что она проснется, но, прошептав несколько бессвязных слов, она снова упала на подушку.

Я и боюсь, и хочу, чтобы она скорее проснулась, я хотел бы знать, лучше ли ей… или не стало ли ей хуже!

Понаблюдаем за нею, Когда я думаю, что уже дважды Амори ранил ее, едва прикоснувшись к ней… Ах, Боже мой! Непременно этот человек убьет ее.