Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

— Да, Амори, и именно потому, что я знаю всю безмерность вашей любви, я надеюсь, что вы будете готовы пойти на жертву немедленно.

— О! Все что угодно, отец, только от Мадлен я не откажусь! — воскликнул Амори.

— Будь спокоен, сын, — сказал г-н д’Авриньи, — Мадлен твоя и никогда никому не будет принадлежать, кроме тебя.

— Ах, Боже мой! Что вы хотите сказать?

— Послушай, Амори, — продолжал старик, взяв вторую руку молодого человека в свои руки, — то, что я скажу тебе — это не упрек отца, это факт, и я сообщаю тебе об этом как врач; хотя я озабочен со дня рождения моей дочери ее здоровьем, только дважды оно вызывало у меня серьезные опасения: первый раз, когда в малой гостиной ты сказал, что любишь ее, второй раз…

— Да, отец, ах, не напоминайте мне об этом, я об этом вспоминал тоже, и очень часто, в тишине ночей, когда вы бодрствовали около Мадлен, а я плакал в своей комнате, это воспоминание было мне упреком; но что поделаешь, если рядом с Мадлен я становлюсь как безумный, я забываю обо всем, моя любовь сильнее меня, я теряю самообладание; что поделаешь, меня надо простить.

— Я тебя прощаю, мой дорогой Амори, если было бы иначе, ты бы ее не полюбил. Увы! Вот разница между моей и твоей любовью: моя любовь постоянно предвидит будущие несчастья, твоя — постоянно забывает о прошлых несчастьях. Вот почему, мой дорогой Амори, надо на время удалить твою слепую и себялюбивую любовь и предоставить мне окружить Мадлен только моей любовью, прозорливой и преданной.

— О отец, что вы говорите, Боже мой! Я должен покинуть Мадлен?

— Только на несколько месяцев.

— Но, отец, Мадлен любит меня так же, как я люблю ее, я это хорошо знаю, так что разлука невозможна. (Господин д’Авриньи улыбнулся.) Не боитесь ли вы, что мое отсутствие причинит больше зла вашей дочери, чем мое присутствие?

— Нет, Амори, она будет тебя ждать, а надежда — сладкое утешение.

— Но куда я поеду, о Боже! Под каким предлогом?

— Предлог найден, и это даже не предлог. Я добился для тебя миссии при дворе в Неаполе; ты скажешь, или лучше я скажу — я не хочу, чтобы ты нанес удар, — я скажу, что забота о твоем будущем потребует, чтобы ты выполнил это поручение.

Затем, когда она взволнуется, я скажу ей очень тихо: "Молчи, Мадлен, поедем ему навстречу, и вместо того чтобы быть разлученными на три месяца, вы будете разлучены только на полтора месяца".

— Вы поедете мне навстречу, отец?

— Да, до Ниццы, Мадлен нужен теплый и мягкий воздух Италии; я отвезу ее до Ниццы, поскольку до Ниццы она может ехать, почти не ощущая усталости: поднявшись по Сене, следуя по Бриарскому каналу и спускаясь по Соне и Роне.

Из Ниццы я напишу, чтобы ты тотчас же возвращался или подождал еще, в зависимости от того, будет ли Мадлен сильной или слабой; и тогда, как ты понимаешь, твое отсутствие больше не причинит боль, поскольку надежда на будущую встречу сменится радостью, сладкой радостью, без тех ужасных волнений, которые она испытывает в твоем присутствии, без тех ужасных физических страданий, которые ее изматывают.

Дважды я ее спас, но я предупреждаю тебя, Амори, третий кризис — и она умрет, а этот третий кризис, если ты будешь рядом, неизбежен.

— О Боже, Боже!

— Амори, не только ради тебя и ради меня я прошу, но ради нее: пожалей мою бедную лилию и помоги мне ее спасти; сравни разлуку на время, разлуку на расстоянии с вечной разлукой смерти.

— О да, да, все что хотите, отец! — воскликнул Амори.

— Хорошо, мой сын, — сказал старик, улыбнувшись первый раз за две недели, — хорошо, я тебя благодарю, и в этот час, чтобы тебя вознаградить, я осмелюсь тебе сказать: "Будем надеяться!"

На следующий день, удостоверившись, что Мадлен чувствует себя лучше, г-н д’Авриньи ушел: он должен был увидеть короля, чтобы извиниться перед ним, затем встретиться с министром иностранных дел, чтобы напомнить ему о том, что тот ему обещал.

Конечно, г-н д’Авриньи мог бы сказать, не боясь прослыть обманщиком, что он сам был болен, так как за пятнадцать дней он постарел на пятнадцать лет, и, хотя ему было только пятьдесят пять, его волосы поседели полностью.

Спустя час он вернулся, уверенный, что в день, когда это понадобится, дипломатическая грамота будет готова.

У дверей своего особняка он встретил Филиппа.

С того вечера, когда Мадлен чуть не умерла, Филипп приходил каждый день, чтобы узнать новости; сначала его принимала Антуанетта, потом, после ее отъезда, он обращался к Жозефу, спрашивая его новости о Мадден и Антуанетте.

Что касается Амори, то Филипп считал необходимым сердиться на него; к несчастью, Амори в течение последних двух недель был так занят, что забыл о существовании своего друга.

Господин д’Авриньи, узнав о внимании Филиппа, поблагодарил его с сердечной доверчивостью отца.

Затем он вернулся к Мадлен.

Наступили первые погожие дни июня; был полдень — самый теплый час дня, и г-н д’Авриньи впервые разрешил открыть окна в комнате Мадлен; он нашел девушку сидящей в кровати и радующейся свежему воздуху, которым она еще не дышала, и зелени, по которой она не могла бегать и на которую не могла прилечь, но зато ее кровать была усеяна цветами и походила на один из тех прекрасных переносных алтарей, какие мы все видели в нашей юности и какие мы увидим еще, когда люди соблаговолят вернуть Богу этот красивый и поэтичный праздник Тела Господня, что они отменили.

Амори приносил Мадлен цветы: он знал, какие ей нравились, и выбирал их для нее в саду.

— Ах, отец, — воскликнула девушка, заметив г-на д’Ав-риньи, — как я благодарна вам за этот сюрприз: вы позволили Амори вернуть мне воздух и цветы! Мне кажется, что я дышу свободнее, вдыхая аромат лета, и я, как та бедная птица: помните, отец, вы поместили ее вместе с розовым кустом под колпак пневматического насоса, и она каждый раз едва не умирала, как только вы убирали от нее розовый куст, и, наоборот, оживала, как только вы его возвращали. Скажите, отец, когда мне не хватает воздуха, когда я задыхаюсь, словно я тоже под колпаком, не могли бы меня вернуть к жизни, окружая цветами?

— Да, дитя мое, — сказал г-н д’Авриньи, — мы так и сделаем, будь спокойна, я увезу тебя в страну, где ни розы, ни девушки не умирают, и там ты будешь жить среди цветов, как пчелка пли птица.

— В Неаполь, отец? — спросила Мадлен.

— О нет, дитя мое, Неаполь очень далек для твоей первой поездки, к тому же в Неаполе дует сирокко, от которого умирают цветы, а неосязаемый пепел Везувия сжигает грудь девушек. Нет, мы остановимся в Ницце.

И г-н д’Авриньи замолчал, вопросительно глядя на Мадлен.

— И что? — спросила Мадлен в то время, как Амори опустил голову.

— А Амори один поедет в Неаполь.

— Как? Амори нас покидает? — вскричала Мадлен.