Александр Дюма - Дюма. Том 45. Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии

Тут я все понял. На каторге самоубийство было обычным делом.

Поэтому как-то раз, когда мы работали в порту, я увидел, что он посматривает на меня в своей обычной манере; воспользовавшись тем, что мы были одни, я решил на этот раз покончить с его колебаниями. Надо вам сказать, что в конечном счете он был невероятно нудный и меня начинало тошнить от него, и до такой степени, что я был бы не прочь так или иначе избавиться от него.

"Итак! — сказал я ему. — Что вы на меня так смотрите?"

"Я? Ничего ", — ответил он.

"Ну, конечно!", — продолжал я.

"Ты ошибаешься ".

"Я ничуть не ошибаюсь и, если хотите, сам скажу, что с вами такое происходит ".

"Ты?"

"Да, я".

"Ну, скажи!"

"А то, что вы хотите покончить с собой, но боитесь причинить себе боль ".

Он побледнел как полотно.

"Кто мог сказать тебе об этом?"

"Я догадался ".

"Так вот, да! Отмычка, это так, ты прав: я хочу убить себя, но боюсь ".

"Ну-ну, теперь все ясно. Значит, каторга так вам надоела?"

"Я раз двадцать жалел, что меня не гильотинировали ".

"У каждого свой вкус. Признаюсь вам, что, хотя те дни, что мы проводим тут, не так уж и безмятежны, я предпочитаю быть тут, а не на кладбище Кламар".

"Да, но это ты!"

"Я понимаю, что вы чувствуете себя здесь не на своем месте. И это справедливо: если вы имели сотню тысяч ливров ренты или около того, выезжали в шикарных экипажах, одевались в тончайшее сукно и курили сигары по четыре су, то оскорбительно таскать на ногах цепь, носить красную одежку и жевать капральский табак; но что вы хотите? В этом мире надо быть философом, если не хватает смелости самому подписать себе пропуск в иной мир ".

Габриель вздохнул так тяжело, что это было похоже на стон.

"У тебя никогда не было желания покончить с собой?" — спросил он у меня.

"Право, нет!"

"А ты ни разу не думал о том, что среди различных способов умереть есть наименее болезненный?"

"Черт побери! Всегда надо преодолеть какой-то момент, самый тяжелый, но говорят, что в повешении есть своя прелесть ".

"Ты полагаешь?"

"Конечно, я так думаю. Говорят даже, что из-за этого изобрели гильотину. Один повешенный, у которого порвалась веревка, рассказывал настолько приятные вещи, что осужденные в конце концов шли на виселицу так, словно отправлялись на свадьбу ".

"Правда?"

"Понимаете, я сам не пробовал, но в конце концов здесь это вошло в обычай ".

"Так что если бы ты решился покончить с собой, то повесился бы?"

"Конечно ".

Он открыл рот, думаю, затем, чтобы попросить меня повеситься вместе с ним, но по моему лицу, наверно, увидел, что я не был настроен на это развлечение, и поэтому промолчал.

"Ну и что? — спросил я. — Вы решились?"

"Еще не совсем, потому что у меня осталась надежда ".

"Какая?"

"Что найдется один из наших товарищей, который за то, что я оставлю ему все, что имею, и письмо, в котором будет сказано, что я сам покончил с собой, согласится убить меня ".

В то же время он смотрел на меня, словно спрашивая, подходит ли мне это предложение.

Я покачал головой.

"О нет! — ответил я. — Я в эти игры не играю, боюсь 472 мокрого; об этом надо было просить у Акации: он попал сюда за подобную историю и, может быть, согласился бы, приняв всяческие предосторожности, но для меня это невозможно ".

"Но, если бы я решился убить себя, ты, по крайней мере, помог бы мне осуществить мой план?"

"То есть я не стал бы вам мешать привести его в исполнение — вот и все. Черт! Я ведь здесь на срок и не хочу подставляться ".

На этом разговор наш закончился.

Прошли еще полгода, и за это время между нами ни разу не вставал этот вопрос.

Однако я заметил, что Габриель становился все более и более грустным, и заподозрил, что он старается освоиться со своим планом.

Что же касается меня, то вся эта история ничуть не радовала меня, и, признаюсь, мне хотелось, чтобы он побыстрее решился на что-нибудь.

Наконец однажды утром, проворочавшись всю ночь, Габриель встал бледнее чем обычно, не дотронулся до обеда, а на мой вопрос, не заболел ли он, ответил:

"Это будет сегодня ".

"А-а! — заметил я. — Решительно?"

"Бесповоротно ".

"А вы приняли все предосторожности?"

"Разве ты не видел, что вчера в столовой я написал записку?"

"Да, но я не был нескромен и не стал смотреть ".

"Вот она ".

И он дал мне сложенный листок бумаги. Я развернул его и прочел:

"Поскольку жизнь на каторге стала для меня невыносимой,

я решил повеситься завтра, 5 июня 1841 года.

Габриель Ломбер ".

"Ну вот, — сказал он, довольный своим проявлением смелости, — теперь ты видишь, что мое решение принято, почерк обычный, рука не дрожала ".

"Да, вижу, — ответил я. — Но при этой записке меня посадят, по крайней мере, на месяц в карцер ".

"Почему?"

"Потому что здесь не говорится, что я не помогал вам осуществить этот план, а я предупреждаю, что дам вам повеситься только при условии, что потом мне не причинят вреда ".

"Что же тогда делать?" — спросил он.

"Прежде всего написать записку по-другому".

"И как же?"

"Приблизительно так:

"Сегодня, 5 июня 1841 года, во время отдыха, который нам предоставляют, товарищ Отмычка будет спать, я рассчитываю осуществить решение, давно принятое мною, и покончить с собой, поскольку жизнь на каторге стала для меня невыносимой.

Я пишу эту записку, чтобы Отмычку не наказывали.

Габриель Ламбер"".

Габриель одобрил содержание, написал эту записку и положил ее себе в карман.

Действительно, в тот же день, едва прозвонили полдень, Габриель, который с утра не сказал мне ни слова, спросил, не знаю ли я места, подходящего для выполнения его плана. Я увидел, что он виляет, и решил помочь ему, иначе он опять все отложил бы.