Александр Дюма - Сальватор. Часть. 1,2

Помимо того, что ее короткие мачты были стройнее обыкновенного — это делало ее похожей на корабли, выходящие с верфей Нью-Йорка или Бостона, и позволяло думать, будто в трюмах она везла не индиго или кошениль, а то, что на жаргоне работорговцев зовется «черным деревом», — в остальном она ничем не выдавала своих высокомерных повадок и неуживчивого характера.

Более того: ее пушки, тщательно спрятанные в твиндеке, без разрешения хозяина и носа не посмели бы высунуть в орудийные порты. Да и сами порты были накрыты широким и длинным куском парусины, выкрашенным в тот же цвет, что и подводная часть судна. Правда, во время сражения парусина поднималась, словно театральная декорация, по первому свистку, открывая взору ярко-красную линию орудийных портов, в которые пушки, торопясь глотнуть свежего воздуха, сладострастно вытягивали свои бронзовые шеи. И так как одному капитану Пьеру Эрбелю пришла в голову эта забавная мысль, англичанин мог быть уверен, что имеет дело с человеком, который сам не станет просить пощады, но и другого не помилует.

Итак, Эрбель и его экипаж стали ждать, как поведет себя английское судно.

Англичане подняли все паруса вплоть до лиселей; похоже было, что они натянули всё до последнего лоскута, имевшегося у них на борту.

— Ну, теперь можно о нем забыть, — заметил капитан Эрбель. — Берусь довести его отсюда в Сен-Мало, так что ему не удастся сократить между нами расстояние ни на дюйм. Догонит он нас, только когда нам заблагорассудится его подождать.

— А почему бы не подождать его прямо сейчас, капитан, — предложили трое или четверо нетерпеливых матросов.

— Это ваше дело, ребята. Если вы меня хорошенько попросите, я не смогу вам отказать.

— Смерть англичанину! Да здравствует Франция! — единодушно прокричали матросы.

— Ну что ж, ребята, англичанин пойдет на десерт, — предложил капитан Эрбель. — А пока давайте обедать. Учитывая, что случай у нас торжественный, каждый получит двойную порцию вина и по стаканчику рома. Слышишь, кок?

Четверть часа спустя все сидели за столом и ели с таким аппетитом, словно для большинства из них эта трапеза должна была оказаться последней, как для царя Леонида.

Обед был превосходный. Он напомнил Парижанину счастливейшие часы его детства, и от имени всех собравшихся, а также с разрешения капитана он попросил своего товарища, матроса Пьера Берто, по прозвищу Монтобан, спеть одну из любимых песен моряков, которую он так хорошо исполнял; как среди людей сухопутных песня «Дело пойдет», эта моряцкая песня была чем-то средним между «Марсельезой» и «Карманьолой».

Пьер Берто, по прозвищу Монтобан, не заставил себя упрашивать и звонким, словно труба, голосом завел задорную и вместе с тем грозную песню, ни слов, ни мотива которой мы, к сожалению, не знаем.

Для большей правдивости прибавим, что, как бы восторженно ни принимал экипаж в целом, а Парижанин в частности это необычайное пение, все испытывали такое нетерпение и так расшумелись, что капитану Пьеру Эрбелю пришлось призвать своих людей к тишине, чтобы виртуоз смог допеть восьмой куплет.

Как помнят читатели, Пьер Берто был любимцем капитана, и тот не хотел, чтобы матроса грубо перебивали.

Благодаря вмешательству капитана, Пьер Берто допел не только восьмой, но и девятый, а за ним и десятый куплет.

На этом песня кончалась.

— Это все, капитан, — доложил певец.

— Точно все? — спросил Пьер Эрбель.

— Абсолютно все!

— Да ты не стесняйся: если остались еще куплеты — унас есть время, — сказал капитан.

— Нет, это вся песня.

Капитан огляделся по сторонам.

— А где Парижанин? — громко спросил он. — Эй, Парижанин!

— Я здесь, капитан, на своем посту: сижу на рее брам-стеньги.

И действительно, как только песня кончилась, Парижанин с обезьяньим проворством снова занял место, которое называл своим постом.

— На чем мы остановились перед обедом, Парижанин? — спросил капитан.

— Как я имел честь вам докладывать, капитан, бриг очень похож на военное судно, от него за милю разит goddam’oM.

— Что ты еще видишь?

— Ничего. Он от нас на прежнем расстоянии. Но если бы у меня была подзорная труба…

Капитан вложил собственную трубу юнге в руки и, дав ему пинка для скорости, напутствовал такими словами:

— Отнеси-ка это Парижанину, Щелкунчик!

Тот бросился вверх по вантам.

Если Парижанин поднимался с проворством обезьяны, то Щелкунчик, надо отдать ему должное, взлетел вверх как белка. Он добрался до впередсмотрящего и передал ему требуемый инструмент.

— Вы мне позволите побыть рядом с вами, господин Парижанин? — спросил юнга.

— А разве капитан запретил? — поинтересовался Парижанин.

— Нет, — сказал мальчик.

— Что не запрещено, то разрешено: оставайся.

Мальчик сел на конце реи, как грум садится на крупе позади наездника.

— Ну что, теперь лучше видно? — спросил капитан.

— Да, теперь я будто смотрю на него сверху.

— У него один или два ряда зубов?

— Один, но до чего ж сильна челюсть, клянусь честью!

— И сколько зубов?

— Тридцать шесть.

— Дьявол! На десяток больше, чем у нас.

Как помнят читатели, у «Прекрасной Терезы» имелось на вооружении двадцать четыре пушки, да еще две на корме, итого — двадцать шесть штук. Но те, что располагались на корме, капитан называл своим сюрпризом, учитывая, что они были вдвое большего калибра, чем остальные орудия.

И когда, к примеру, с брига, вооруженного двадцатичетырехфунтовыми орудиями, внимательно осматривали «Прекрасную Терезу» с левого и с правого борта и видели, что у нее лишь восемнадцатифунтовые пушки, бриг доверчиво пускался за ней в погоню. «Прекрасная Тереза» уходила от преследования; так как капитан был опытным артиллеристом, он подпускал неприятельский бриг на расстояние выстрела его носовых пушек, а потом затевал то, что он называл игрой в кегли.

Пьер Берто был отменным канониром, только ему поручалось наводить две тридцатишестифунтовые пушки. Пока он наводил одну, другую в это время заряжали, и капитан Эрбель находил особенное удовольствие, наблюдая за тем, как из установленных на юте орудий ядра беспрерывно летели одно за другим в паруса или борт вражеского судна, в зависимости от его собственного приказания: «Выше, Пьер!» или «Давай-ка пониже, Пьер!»

— Вы слышите? — спросил капитан матросов.

— Что, капитан?

— Что сказал Парижанин.

— А что он сказал?

— У англичанина на десять зубов больше, чем у нас.

— А два наших клыка, капитан? По-вашему, они ничего не стоят? — возразил Пьер Берто.

— Значит, вы полагаете, ребята, что нам нечего бояться?

— Нет, — подтвердил Пьер Берто. — Мы их прихлопнем вот так.

Он прищелкнул большим и средним пальцами.