Александр Дюма - Сальватор. Часть. 1,2

Голос принадлежал морским духам.

И, как бывает в фантасмагориях, когда издалека появляется силуэт сначала едва различимый, а потом он становится все больше и наконец достигает нормальных размеров, капитан увидел, как к нему подходит или, точнее, скользит по волнам женщина, закутанная в вуаль, и останавливается перед ним. По всему его телу пробежала дрожь: под вуалью он сейчас же узнал Терезу.

Но даже если бы у него и оставалось хоть малейшее сомнение, оно вскоре все равно рассеялось бы.

Приблизившись к нему, женщина подняла вуаль.

Капитан хотел было крикнуть или заговорить с тенью, но она приложила палец к бескровным губам, будто приказывая ему молчать, и прошептала (голос ее был едва слышен, и капитан понял, что имеет дело не с живым существом):

— Возвращайся скорее, Пьер! Я жду тебя, чтобы умереть!

И, будто внезапно лишившись магической власти, поддерживавшей ее на волнах, тень медленно погрузилась в воду, сначала по щиколотку, потом по колено, по пояс, по шею и наконец с головой: видение исчезло… Успокоившееся на время море снова вздыбилось, закоченевшего капитана снова обдало пронизывающими брызгами, и все стало как прежде.

Эрбель обратился с расспросами к товарищам, однако те, поглощенные своими страданиями и страхом, ничего не видели: все будто происходило для одного капитана.

Видение это придало ему сил. Он решил, что не имеет права умереть, не повидавшись с Терезой, раз она ждет его возвращения, чтобы самой умереть.

Как мы уже сказали, на следующий день несчастных обнаружило и подобрало испанское судно. И по мере того как они приближались к берегам Франции, видение это — уже не в глазах, а в памяти капитана — становилось все более отчетливым, ярким, осязаемым.

Наконец Эрбель высадился в Сен-Мало, где он отсутствовал два с лишним года.

Первый же знакомый, которого он встретил в гавани, от него отвернулся.

Он догнал того, кто, как ему показалось, его избегал.

— Так Тереза очень больна? — спросил капитан.

— Вы, стало быть, знаете? — обернулся к нему знакомый.

— Да, — кивнул Эрбель. — Скажите же, что с ней!

— Мужайтесь, капитан!

Эрбель побледнел.

— Вчера я слышал, что она умерла.

— Не может быть! — воскликнул капитан.

— Почему? — удивился его собеседник.

— Она сама недавно сказала, что дождется моего возвращения.

Знакомый капитана решил, что тот сошел с ума, но не успел расспросить его об этом новом несчастье: Пьер заметил другого своего знакомого, выехавшего на верховую прогулку, бросился к нему и попросил одолжить коня. Тот не стал возражать, видя, как Эрбель побледнел и изменился в лице. Капитан прыгнул в седло и пустил лошадь в галоп, а через двадцать минут уже отворял дверь в спальню жены.

Несчастная Тереза приподнялась на постели, словно чего-то ожидая. Петрус, с трудом сдерживая рыдания, стоял у ее изголовья. Вот уже целый час он думал, что мать бредит; она всем своим существом обратилась в сторону Сен-Мало и приговаривала:

— Сейчас твой отец сходит на берег… вот он о нас справляется… теперь садится на лошадь… подъезжает к дому…

И действительно, как только умирающая произнесла последние слова, послышался топот копыт, потом дверь распахнулась и на пороге появился капитан.

Души и тела супругов слились воедино, так что даже смерть не решалась их разлучить; слова были излишни, муж и жена просто соединились в последнем объятии.

Оно было долгим и мучительным, а когда капитан разжал руки, Тереза уже была мертва.

Ребенок занял в отцовском сердце место матери.

Потом могила потребовала отдать ей мертвое тело. Париж потребовал возвращения мальчика. Капитан остался один.

С этого времени Пьер Эрбель жил грустно и уединенно на своей ферме, предаваясь воспоминаниям о славном прошлом, о приключениях, страданиях, счастье.

Из всего его прошлого ему оставался только Петрус; мальчик мог у него просить чего угодно и немедленно получал все что хотел.

Избалованный ребенок в полном смысле этого слова, Петрус, в ком для капитана соединялись сын и мать, никогда не вел счет своему небольшому состоянию.

В течение трех лет — с 1824 по 1827 год — ему не о чем было просить отца: вместе с известностью к нему пришли и заказы, а с ними и деньги, которых ему вполне хватало на жизнь.

Но вдруг молодой человек влюбился в прекрасную аристократку Регину, и его потребности удвоились, потом утроились. Зато заказов, наоборот, стало меньше.

Сначала Петрус стал стесняться давать уроки и отказался от них. Потом ему показалось унизительным выставлять свои работы у торговцев картинами: любители могли прийти и к нему, торговцы картинами могли и сами зайти в его мастерскую.

Доходы прекратились, зато расходы выросли неимоверно.

Читатели видели, на какую широкую ногу жил теперь Петрус: карета, лошадь упряжная и верховая, ливрейный лакей, редкие цветы, вольер, мастерская, обставленная фландрской мебелью, украшенная китайскими вазами и богемским стеклом.

Петрус не забыл об источнике, в котором черпал когда-то, и решил к нему вернуться. Источник был неиссякаемый: отцовское сердце.

Петрус трижды за последние полгода обращался к отцу, причем просил все большие суммы: две тысячи, потом пять, потом десять. И безотказно получал все, о чем просил.

Наконец, мучимый угрызениями совести, краснея, но не в силах устоять перед подчинявшей его себе и неотразимой любовью, он в четвертый раз обратился к отцу.

На сей раз тот ответил не сразу; это объяснялось тем, что капитан сначала написал к генералу Эрбелю (результатом чего явилась уже знакомая читателю сцена), а затем сам привез ответ сыну.

Вы помните, какой урок успел преподать генерал своему племяннику, когда Пьер Эрбель вышиб дверь, спустив лакея с лестницы.

Вот с этого времени мы и продолжим наш рассказ, прерванный — и читатели нас за это извинят — ради того, чтобы дать представление о достойном и прекрасном человеке, который мог показаться нам совсем в другом свете, если бы мы взяли на веру лишь те существительные, которыми награждал его генерал Эрбель, а также эпитеты, которыми он эти существительные уснащал.

Но мы замечаем, что, несмотря на свое многословие в описании морального облика капитана Пьера Эрбеля, совершенно упустили из виду его внешность.

Поспешим исправить этот недостаток.

Капитану Пьеру Эрбелю, по прозвищу Санкюлот было в те времена пятьдесят семь лет.

Это был человек невысокого роста, широкоплечий, мускулистый, с квадратной головой и курчавыми волосами, когда-то рыжеватыми, а теперь седеющими, — словом, бретонский геркулес.

Его брови, более темные, чем волосы, и не тронутые сединой, придавали его лицу грозный вид. Зато небесно-голубые чистые глаза и рот, открывавший в улыбке белоснежные зубы, наводили на мысль об изумительной доброте и бесконечной нежности.