Александр Дюма - Дюма. Том 49. Олимпия Клевская

Но тут Олимпия рассмеялась.

Герцог изумленно посмотрел на нее.

— Вот видите, вы или поступаете дурно, или у вас помыслы нечисты, — сказала она.

— Хорошо, каюсь, вы правы.

— Оставайтесь в пределах королевского приказа, это куда надежнее, уж поверьте мне.

— Да, но приказ повелевает мне усердно служить королю.

— Даже здесь?

— Особенно здесь.

— В таком случае принесите мне второй приказ его величества, — сказала Олимпия.

— О, это случится раньше, чем вы думаете.

— Написанный собственной рукой короля.

— И скрепленный подписью Пекиньи.

— Берегитесь! На этот счет я обращусь за советом к господину де Майи.

— Право, эта женщина из чистой стали.

— Давайте лучше поговорим о роли из "Притворщицы Агнессы", господин герцог.

— Какого числа вы хотели бы ее сыграть?

— А что скажет господин де Майи, когда я вернусь на сцену?

— Если ему угодно поссориться с королем, его дело. Так когда вы хотите выступить в "Притворщице Агнессе"?

— Герцог, в "Притворщице Агнессе" есть очень трудная сцена.

— Какая?

— Сцена помешательства.

— Вот еще! Ведь героиня только притворяется сумасшедшей.

— Что еще более усложняет задачу. Агнесса желает создать полную иллюзию, а я никогда не видела умалишенных.

— Почему?

— Потому что я их боюсь.

— Что ж! — сказал Пекиньи. — Одного безумца вы видите.

— Это где же?

— У ваших ног.

— Да, действительно, — невозмутимо согласилась Олимпия.

— Вот и примите за образец, — промолвил герцог, слегка смущенный.

— Нет, подобное помешательство недостаточно правдоподобно. Мы лучше рассмотрим другие, господин герцог.

— Как? Вам угодно поглядеть на умалишенных?

— Да.

— Настоящих умалишенных?

— Разумеется.

— Берегитесь!

— Чего же?

— Безумие заразно.

— Вот еще!

— Ах, Боже мой, ну да, очень заразно: передается через людские уста и глаза.

— О нет, на сей счет я спокойна.

— Не шутите с этим; я слышал, будто те, кто слишком часто посещают Шарантон или даже селятся поблизости, подвергают свой рассудок очень большой опасности.

— А, так умалишенных содержат в Шарантоне?

— Да, и к тому же, прекрасная дама, должен вас предупредить, что это ужасающее зрелище.

— Я еду в Шарантон.

— Значит, вы настолько безжалостны?

— Нет, но я артистка, влюбленная в свою работу и очень жаждущая успеха.

— Что ж, ладно, устроим вам визит в Шарантон.

— Благодарю.

— Я даже готов вас сопровождать, если позволите.

— Согласна, господин герцог.

— Разрешение вы получите сегодня вечером, а завтра в любое время, когда вам будет угодно приказать, моя карета будет вас ждать у ворот.

— Спасибо, у меня есть своя.

— Значит, вы мне предлагаете место в ней?

— На это у меня нет права, господин герцог.

— Отчего же?

— Потому что мои кареты — собственность господина де Майи, и ему решать, кто может в них садиться, а кто нет, подобно королю, который сам выбирает, кому ездить в его каретах.

— Я служу королю, моя дорогая.

— И потому господин де Майи, без сомнения, будет весьма счастлив доказать вам свою готовность повиноваться королю; попросите же его об этом сами!

— О, вы прекрасно знаете, что это невозможно: он мне откажет.

— В таком случае он откажется и позволить мне играть, ведь он упрям.

— Вот еще!

— Более чем упрям — он непоколебим.

— И вы полагаете, что эта непоколебимость устоит против воли короля?

— Она устоит и под напором всех сил ада!

— Так что же делать?

— Послушайте, если вы вправду хотите, чтобы я сыграла в "Притворщице Агнессе", лучше всего…

— Ну, что же?

— Лучше всего оставить господина де Майи в неведении насчет того, что я буду играть.

— Знаете ли, то, что вы мне здесь предлагаете, слишком мелко для посланца его христианнейшего величества.

— О, а вот господин де Ришелье — посланец не столь гордый, что не мешает ему быть весьма ловким послом.

— И что же делает господин де Ришелье?

— Прежде всего добивается успеха.

Имя Ришелье, самым что ни на есть невинным образом оброненное Олимпией, тем не менее произвело на герцога магический эффект.

Он затрепетал при мысли, что, возможно, г-н де Ришелье преуспеет в своих маневрах с г-жой де Майи, в то время как ему уготовано поражение в его делах с Олимпией.

— Вы правы, — вскрикнул он резко, — правы, сударыня! Отправляйтесь в Шарантон одна, храните секрет насчет королевского приказа, действуйте как вам вздумается; но в любом случае, чтобы подготовиться ко всякого рода превратностям, вы завтра получите свое разрешение… А я рассчитываю на вас в том смысле, что через неделю вы сыграете в "Притворщице Агнессе".

— Нет, через две недели, если вам угодно, господин герцог, — возразила Олимпия.

— Пусть через две недели, если вы настаиваете… Но дайте мне слово.

— Вот вам моя рука.

— И помните, что там будет король.

— Да, я на это очень рассчитываю. Зачем бы он приказывал мне выступить, если не затем, чтобы я играла для него?

Пекиньи поцеловал руку, протянутую Олимпией, и распрощался с ней примерно так же, как это сделал Ришелье, покидая дом г-жи де Майи.

Подобно Ришелье, он торжествовал победу.

Бедный Майи!

В тот самый день, когда Пекиньи, вооруженный приказом короля, посетил Олимпию, в тот самый час, когда он пообещал ей выхлопотать разрешение посетить Шарантон, в стенах дома умалишенных состоялась довольно любопытная церемония.

Начальник сумасшедшего дома водил из камеры в камеру, из палаты в палату, из одной темницы для буйных помешанных в другую нового священника, только что назначенного на эту изнурительную должность архиепископом Парижским по рекомендации одного из своих друзей, настоятеля авиньонской обители иезуитов.

Этот новый священник шел твердым, решительным шагом. Держался он не без достоинства и, казалось, гордился своим облачением пастыря подобно тому, как гордится своим мундиром самый блестящий армейский офицер.

Сначала они посетили трапезную, больничные палаты и другие наиболее часто посещаемые места.

Как повелось с незапамятных времен, начальник лечебницы или тюрьмы всегда предлагает посетителям попробовать местную похлебку и прочее съестное, а потому они заглянули и на кухню.

Шарантонская кухня была обставлена с великолепием, которое внушило бы зависть поварятам г-на де Субиза.

Там была такая медная утварь, такие вертела, что при виде их Апиций лишился бы чувств, если бы он мог вернуться в этот мир и перенестись из Неаполя в Париж.

Формы для выпечки кондитерских изделий и для крема, все мыслимые виды кастрюль для приготовления рыбы, начиная от тех, где можно запечь мерлана, и кончая судками, годными для варки осетра.